— А кто тогда? — не понял бубах.

Бантару сбежал, если можно назвать бегством вялое подергивание светящегося облака, старающегося просочиться сквозь землю — Талау была безжалостна и не принимала лишенного плоти врага. Змей в последний раз ударил хвостом по уже поверженному противнику. Смысла в этом не было: что ему сделается, бесплотному, но надо было выплеснуть остатки боевого пыла. Хорошая драка, отличный поединок — ревнители традиций могут быть довольны.

Бантару вновь задали трепку, и снова Свет Владычицы восстанет к жизни. Этого у него не отнимешь. Владыка Темных Путей мог бы уничтожить Быка раз и навсегда. Жемчужный Господин тоже способен на такой подвиг, а Представляющему Силу, увы, остается вытирать с когтей светящуюся кровь, да позволить ласковой Иск, хозяйке вод, смыть с чешуи жгучий яд, пока развоплощенный враг уползает под защиту своей бонрионах.

И все-таки, неплохо. Такие поединки, пусть бессмысленные, вдохновляют солдат. Одно дело знать, что Крылатый не только полководец, но и боец, и совсем другое — лишний раз убедиться в этом. Положа руку на сердце… Змей взглянул на страшные лапы в броне чешуи, на когти длиной с двуручный меч, клацнул зубами и принял вид смертного. Положа руку на сердце, стоит признать, что драться вообще приятно. Когда — сам. Один на один. Драться и побеждать. Да-а.

Он удовлетворенно вздохнул, улегся в траву и закурил, глядя в чистое небо. Позади еще одно сражение, в войнах смертных его назвали бы решающим, но Полдень и Полночь не могут заключить мира, а значит, передышка будет недолгой. Ровно такой, чтобы враг не успел перегруппироваться, но уже поверил в отсрочку неизбежного. По-настоящему решающим станет бой, в котором погибнут все, кто может быть убит. Останутся Владычица, Бантару и Светлая Ярость.

Еще Гиал, но он “мертв” и сидит в драконьем замке, а Госпожа Лейбкосунг трется об ноги Единорога, напрашиваясь на почесывание за ухом и, может быть, на кусок куриной печенки. Для кошки ничего более святого нет, ей хоть Единорог, хоть Люцифер, а извольте гладить и кормить. Иначе обидится.

Сигаретный окурок рассыпался в прах, едва коснувшись травы. Талау — ужасная аккуратистка. Принц поднялся, расправляя крылья, взлетел в небо, принимая змеиное обличье. Чешуя сверкнула морозной синью в лучах уходящей на покой Бео, и такое же алое пламя вырвалось из клыкастой пасти. Пора! Межа свободна от Полудня, теперь нужно гнать врага через Лаэр и убивать, убивать, пока последние выжившие не попытаются найти спасение у престола Сияющей. А там их можно будет накрыть одним ударом.

Идея разузнать у матери, что происходит в городе, уже не казалась Курту удачной. Мама знала что-то наверняка, но если не рассказала, значит думала, что у нее есть на то причины. И расспросы повлекут за собой объяснения, возможно, неприятные, а сейчас Курту меньше всего хотелось неприятных объяснений с матерью. Потом. Позже. Когда станет поспокойнее и можно будет взглянуть на происходящее ее глазами, когда появится возможность судить хоть сколько-нибудь объективно. Нет, не судить, а рассуждать.

— Где они могут держать ее? — Вильгельму не давала покоя тревога за Элис. О себе бы подумал — это ведь он приехал в Ауфбе перед самым полнолунием, и это он не может уехать отсюда.

— В церкви где-нибудь… Бубах, ты знаешь, где твоя госпожа?

— Не знаю, — угрюмо ответил дух, — я ее не вижу, ее спрятали.

Он выскользнул из машины прямо сквозь дверцу, у калитки обернулся:

— Про кота не забудь.

— Не забуду, — обещал Курт.

И они поехали обратно на Соборную площадь.

Оставив машину прямо на подъездной дорожке особняка, прошли через площадь к высоким воротам собора. Курт предлагал дождаться окончания службы в саду, чтобы не привлекать к себе внимания, но Вильгельм, досадливо поморщившись, объяснил “господину стратегу”, что когда люди валом повалят из храма через площадь, в такой толпе затеряется не только пастор Вильям, но и лейб-гвардейский кавалерийский полк. Насчет кавалерии он, пожалуй, преувеличил, но двигаться навстречу людскому потоку — дело и вправду малоприятное.

— Тогда уж пойдем через кладбище, — решил Курт.

Служба казалась бесконечной, или не казалась, а затянулась, в связи с предстоящим праздником или со вчерашней непогодой, или с сегодняшним “субботником”?

— Держи, комсомолец, — Вильгельм достал из сумки знакомый ПП в наплечной кобуре, — умеешь такую пристегивать?

— Слушай ты, экстремист, — зашипел Курт, — в кого ты стрелять собрался, здесь же люди?

— Элис то же самое спрашивала за полчаса до того, как нас чуть не съели, — вполголоса напомнил капитан. От тона, которым были сказаны эти слова, в воздухе ощутимо похолодало: — Придется — будем стрелять по людям, — он молча сунул в нагрудные карманы целинки[66]Курта две запасные обоймы и добавил уже мягче: — Без крайней нужды ствол не доставай. Но если уж я открою огонь, значит, нужда самая крайняя. Есть в соборе предметы искусства?

— Есть.

— Постарайся их не повредить.

Против воли, Курт усмехнулся. Вильгельм не похож на психа, да он и не псих. Он просто чуть более решителен, чем это нужно обычному человеку. Ладно, кому как не потомственному военному разбираться, в каких ситуациях требуется применение оружия?

Наконец отзвучал последний из псалмов, или что там поют под завершение службы? Прихожане потянулись к выходу из храма, а Курт с Вильгельмом вошли под своды собора.

Капитан впервые оказался в великолепной эклектичной церкви Ауфбе, и Курт ожидал хоть какой-нибудь реакции. Сам он остановился на пороге, слегка ошеломленный блеском золота и сиянием тысяч свечей, но Вильгельм тут же подтолкнул в спину:

— Вон он, твой дядя. Пойдем.

Наплевать было господину капитану на свет и позолоту, на краски икон и богатство мозаики. Капитан пришел в храм по делу и отвлекаться на ерунду был не намерен.

А дядюшка встретил их с легким удивлением, но весьма дружелюбно.

— Господин фон Нарбэ, Курт, что привело в храм двух юных атеистов?

— Хотим узнать, в чем суть завтрашнего праздника, — поспешно ответил Курт, дабы Вильгельм не ляпнул какую-нибудь грубость, — мы видели столб на площади, и лично мне он очень не понравился. Такое впечатление, что к нему собираются кого-то приковать.

— Верное впечатление, — как ни в чем не бывало, кивнул пастор, — пойдемте со мной, молодые люди, в помещении для отдыха нам будет удобнее. Я, признаться, устал — весь день на ногах… Ты, может быть, знаешь, Курт, что когда-то давно церковь практиковала сожжение еретиков? — продолжил дядя Вильям, когда в небольшой комнатке все трое устроились на неудобных старинных стульях. — Кофе? Сок? Что предпочитаете, господин фон Нарбэ?

— Благодарю, — ответил Вильгельм с той памятной вежливостью, какую встретил и Курт в первый день их знакомства, — не стоит утруждаться. Так что там с кострами инквизиции?