Совесть говорила ему, что не мешало бы заехать в Верушицы к родителям и взглянуть на свои владения на пустыре, что-то с ними теперь сталось?

Большой перемены он не надеялся найти, но хотелось хоть посмотреть на своих стариков. Он вез им кое-что из добычи, доставшейся ему на войне.

И вот в один прекрасный день, словно испугавшись, как бы ему не прирасти к Кракову, он вдруг приказал готовить себе коня.

Грета увидела через отворенные ворота во дворе оседланных коней и догадалась, что Мартик спасается от нее бегством. Выглянув в окно, она закричала Хинче, чтобы он прислал к ней своего гостя попрощаться.

Сула, во всех других случаях своей жизни отличавшийся твердой волей, перед этой женщиной был мягок, как воск, она делала с ним, что хотела. И без всякого сопротивления он пошел на ее зов.

— Что же это? — спросила она его у дверей своего дома. — Я ничего не знаю об отъезде, а вы бежите? Куда?

— Еду в Верушицы, — сказал Сула. — Я еще не видел их с тех пор, как мне их подарили.

Она покачала головкой.

— А потом?

— Должно быть, поеду к князю, ведь я службы своей у него не оставлял.

— Это вы от меня хотите избавиться, — заметила она насмешливо.

— Да ведь вы уже мне отказали! — вздохнул Мартик. — Для вас я могу пообещать только то, что постараюсь сбить с шамотульского пана его гордость и заносчивость.

Грета поблагодарила его наклоном головы.

— Перед отъездом выпейте вина, — сказала она, — я приказала согреть вам.

И, сняв с полки позолоченный кубок, обтерла его, налила вина и с улыбкой подала.

— Когда выпьете вино, кубок возьмите себе, чтобы он вам в дороге и дома напоминал Грету.

Мартик хотел обнять ее, чтобы поблагодарить, но она ловко увернулась. Он выпил вино, поцеловал кубок и сунул его за пазуху. Когда он уже уходил, Грета оглянулась, наклонилась к нему и шепнула:

— Не оставайтесь долго в Верушицах. Я желаю добра вашему князю и дядя Павел тоже. Больше я не могу вам ничего сказать, но тут в Кракове будет вам много дела.

Сула, встревоженный, хотел подробнее расспросить ее, но она прибавила:

— Здесь в городе много разного люда, и не все одинаково настроены. У вашего князя есть и враги, и друзья. Пока не могу больше ничего сказать. Дядя Павел желает вам добра — поговорите с ним.

Не добиваясь от нее ничего больше, Мартик, слегка обеспокоенный, выехал из города.

Когда он проезжал мимо дома Греты, вдова высунулась в окно и долго махала ему белым платком, не обращая внимания на то, что люди, стоявшие на улице, смотрят на них.

У Сулы снова забилось сердце и закружилась голова.

— Она должна быть моей, — повторил он опять, как говорил раньше.

II

Из тех сведений, которые доходили до Мартика об отце, он не мог составить себе представления о том, как старик устроился на новом хозяйстве.

Хотя прошло уже несколько лет, и старый Збышек, помолодевший от радости, хлопотал и суетился, но вряд ли ему удалось многого достигнуть. Мартику было так интересно взглянуть на свои Верушицы, что он дорогой почти забыл о ветреной вдовушке и о ее таинственном предостережении.

Подозрительным показалось ему только то, что она советовала вернуться в Краков, а это совсем не входило в его планы, потому что он вовсе не хотел позволить бабе связать себя и водить на веревочке.

Но он всегда выше всего ставил интересы князя.

Когда он уже был близко от Верушиц, на дороге от Гданьска до Бохнии, душу его охватила нежная любовь к старым родителям. Уж сколько лет он не виделся с ними, не слышал их голосов, не знал материнских объятий.

Когда он был здесь с отцом в первый раз, Збышек говорил сыну, что новый дом надо будет поставить на том же холме, где остались развалины старого.

И теперь естественно взгляд его обратился в ту сторону, и он улыбнулся, видя, что там, среди зелени, уж возвышалась крыша какого-то строения. Сквозь листья желтело дерево новых стен, еще не успевшее почернеть. Вот и плетень, и пристройка около дома. Мартик, не разбирая уж дороги, поехал прямо по направлению к дому. Присматриваясь ближе, он заметил, что на том месте, где стояла прежде хата Дыгаса и лачуга глухого деда, теперь виднелись четыре хаты, окруженные садами.

Значит, у отца уже было четверо поселенцев, вольных или подневольных, но, значит, было и за что зацепиться.

Он бодро проехал между кустами, покрывавшими холм, на котором виднелся дом владельца.

Дом этот был невелик и не поражал великолепием, но очень хорошо построен из крепкого дерева; на каменный не хватило ни средств, ни времени. С одной его стороны бревна главного сруба так и остались необтесанными и неотделанными, как будто для того, чтобы можно было приделать к ним новую стену.

К дому примыкало крыльцо на столбах, а по обе стороны входных дверей было по одному и по два окна. Все надворные строения были сплетены из хвороста и прикрыты мелкой соломой или облеплены глиной. Посреди двора виднелся колодец с журавлем и при нем желоб на столбах. Во двор вели крытые ворота.

Мартик подумал с радостью, что все это принадлежало ему: и этот дом, и четверо поселян там, под холмом, а может быть, и еще где-нибудь в лесу.

Оруженосцы, которые ехали с ним, открыли ворота прежде, чем обитатели дома вышли навстречу. И только на скрип ворот вышел на крыльцо Хабер, радостно вскрикнул и исчез.

За ним в белой накидке выбежала старая Збита, не было только Збышка.

Мартик слез или, вернее, соскочил с коня, торопясь навстречу матери и тревожно расспрашивая об отце.

— Отец сейчас должен прийти, — весело отвечала Збита. — Посмотрел бы ты, как он здесь помолодел! Прежде бывало полдня сидит у огня, из дома его не выгонишь, чтобы коня досмотрел, а теперь целые дни пропадает в лесу, на лугах, присматривает за скотом и возится с этими несчастными поселянами, которые для нас просто наказание Божие.

— Хорошо, что хоть такие есть! — сказал Мартик.

— А кто знает, может быть, было бы лучше, если бы их совсем не было, — возразила мать. — Известное дело, добрый человек своего угла не бросит, а эти, что к нам прибрели, бродяги какие-то и воры, так что день и ночь надо быть настороже. Тащат, где что могут. Уж мы того Дыгаса, который здесь раньше