— Вот-вот, именно потому, что вы просто сотканы из сарказма.

— Разве? Всегда считал, что состою из более достойного материала.

— Это распространенное заблуждение всех мужчин. Я же всю жизнь занимаюсь тем, что служу им моральной опорой. Да, простите, нередко и материальной.

— Что ж, благородно. Укоренившееся в мужских генах порочное увлечение убивать друг друга приведет в итоге мир к исчезновению производителя, и тогда…

— Насколько цинично, настолько же и справедливо. — Она задумалась на минуту, но тут же вернулась к начатой теме: — И все же, это не мой выбор.

— А ваш каков?

— Мой выбор — внешняя безупречная элегантность. Я сумела сделать элегантность модой, то есть образцом для подражания и стилем жизни во всем, в шляпках, духах, перчатках. И тем не менее мне самой, чтобы выжить, завтра предстоит ехать в Мадрид, чтобы попытаться договориться с этими чванливыми англичанами.

— Позвольте, но эти самые чванливые англичане во многом позволили человечеству наслаждаться тем, что оно имеет сегодня. Ведь вы завтра поедете в поезде на паровом двигателе, который изобрели англичане. Так же, как и стул, на котором сейчас сидите, не говоря уже о футболе, который, сводя с ума мужчин всего мира, обеспечивает женщинам столько бесценного времени для досуга.

— Ах, футбол!

— Ну, а еще, простите, туалет с водяным сливом.

— Ватерклозет! Вот до чего договорились, при том, что я еду на встречу с английским премьером Уинстоном Черчиллем, чтобы попытаться во имя давней дружбы уговорить его заключить сепаратный мир с Германией, а вы — о туалете с водой!

— Полагаете, английский премьер, учитывая его патриотизм, обходится без этого изобретения своих соотечественников?

— Генрих, перестаньте издеваться над несчастной женщиной, лучше посочувствуйте, посоветуйте или хотя бы помолчите!

— Да я готов даже заменить вас в этой рискованной поездке!

— Вот это было бы великолепно, — она мечтательно откинулась на спинку кресла и усмехнулась, — к сожалению или к счастью, у английского премьера совершенно нормальные наклонности, и уже очень много лет он влюблен в меня, а не в вас. А потому, надеюсь, именно я сумею убедить его из чисто гуманных соображений спасти несчетное количество немецких и английских юных душ.

— Идея блестящая, при условии, что она согласована с высшим немецким руководством. В противном случае, дело попахивает будуарным заговором.

При этих словах Коко помрачнела и сделала еще более глубокую затяжку.

— Видите ли, я, собственно, в переговорах лично не участвую, так как от политики очень далека. Я лишь свожу немецкую сторону, представленную бароном фон Вофреланом, с английским премьером.

Генрих покачал головой в знак глубокой озабоченности. Коко опустила глаза, лицо ее сникло, и складки вокруг тяжелого носа залегли глубже обычного.

— Почему, Генрих? Тогда скажите, насколько опасны для меня те шаги, на которые я решилась?

— Дорогая Габриэль. Любая встреча с премьер-министром воюющей с нами страны не может иметь места без согласия высшего имперского руководства. Иначе это будет рассматриваться как предательство. Вы можете, конечно, оспорить мое мнение, посоветовавшись с теми…

При этих словах она криво улыбнулась и достала очередную сигарету:

— С теми? С инициаторами встречи? В их интересах не давать мне советов, а заставить как можно скорее ее организовать. Если я проиграю, все «те» разбегутся, как тараканы по своим щелям, откуда будут наблюдать за моим восхождением на эшафот. — Замолчав, она еще глубже втянула шею, сникла в кресле и вдруг словно вдвое уменьшилась. — Я никогда и подумать не могла, что в шестьдесят лет должна буду пускаться в такие рискованные интриги.

Генриху стало искренне жаль эту невероятно талантливую, немолодую уже женщину, из-за собственной корысти и тщеславия оказавшуюся вовлеченной в опаснейший водоворот политических событий в их самой рискованной стадии. Но были у Генриха и более весомые обстоятельства, нежели сочувствие к этой блестящей даме. Москва неоднократно и настойчиво напоминала, что учитывая беспрецедентное в истории количество жертв, понесенных в войне, развязанной Германией, не может быть и речи о каких-либо мирных переговорах с агрессором, кроме его полной и безоговорочной капитуляции.

— Придумайте что-нибудь, дорогой Генрих, ведь вы молодой, умный. Изобретите что-нибудь.

Она подняла голову и посмотрела на него в упор. Генрих тут же вспомнил Оскара Уайлда. В «Портрете Дориана Грея» все тяжкие грехи, совершаемые героем, тут же отражались на холсте его портрета. Сейчас на Генриха, словно с портрета смотрели усталые глаза бурно и сложно пожившей дамы, нещадно растратившей всю свою жизнь: и ум, и силы, и талант, и чувства.

— Дорогая Габриэль, вы рождены сильной женщиной и оставайтесь такой. А теперь, — после секундного раздумья продолжил он, — по поводу вашего визита в Мадрид. Если у вас есть хоть малейшее сомнение в том, что он планировался без согласия фюрера, то он не должен состояться. Иначе вы ставите себя в крайне опасную для жизни ситуацию.

— Я уверена, что все осуществляется без ведома рейхсканцлера. Более того, втайне от него. Но отменять встречу сегодня уже поздно. Завтра мы уезжаем.

— Прекрасно. Отмените встречу с премьером, а поездка обязательно должна состояться, и непременно в срок. По прибытии в Мадрид вы, не спеша, направите письмо премьеру с просьбой посодействовать в решении сугубо житейской проблемы, и попросите о возможности изложить ее при личной встрече. Далее в том же письме вы на правах давнего друга выразите беспокойство о нем в связи с постоянной сменой климатических поясов в рамках его нескончаемых поездок, чреватых всевозможными простудными заболеваниями, и, если таковое случилось, желаете скорейшего выздоровления.

Коко подняла голову.

— Великолепный текст — все сказано и ни слова лишнего.

— Далее вы тянете время, насколько вам позволит ситуация. За этот период наши силы перегруппируются и коренным образом изменят положение на фронтах, после чего и целесообразность встречи с премьер-министром отпадет.

— И вы думаете?..

— Дорогая Габриэль, время на обдумывание исчерпано, теперь надо действовать, если вы, конечно, хотите выпутаться из…

При этих словах она поднялась, взяла обеими руками его руку и крепко сжала ее.

— Спасибо, Генрих, и, поверьте, этого разговора я никогда не забуду. Сейчас, если можно, не уходите, я покину вас не более, чем на минуту.

Генрих повернулся к окну и вновь с интересом стал наблюдать за накалом страстей в перепалке итальянских дам. Судя по всему, достигнув апогея, страсти пошли на спад. Список тем, подлежавших обсуждению, был исчерпан, и наступил тот момент, когда каждая из сторон пришла к твердому убеждению, что именно она взяла верх в состоявшемся словесном поединке и может с чистой совестью возвращаться домой.