возьму за горло директора кладбища, или как он там у них называется, заплачу любые деньги, займу… Нет, занимать нельзя, но я продам что угодно, телевизор, магнитофон, книги, завтра же…

Резко очерченный желтый прямоугольник смотрел немигающим внимательным глазом. Я ощутил, как вместе с недавним раздражением проникает в мое бурлящее нутро какое-то непонятное облегчение. Неужели оттого, что появился еще один «хвост» и по крайней мере сегодня травиться не придется? Цепляюсь за жизнь, торгуюсь? Но с кем — торгуюсь? Постигаю, как Полина Семеновна, что другой жизни не будет? Знаю, что не будет, в загробную жизнь я не верю. Меня просто зароют в землю — и все на этом завершится. Меня зароют в землю, а надо мной и Катей, над тем, что осталось от меня и Кати, заплачут мама, папа, Светка… Мне будет хорошо, мне ничего больше не будет нужно, им будет плохо. Плохо всегда тем, кто остается…

Кто там, черт бы его подрал, за желтым окном не спит по ночам? И сколько вообще можно не спать? Днем отсыпается? Филин какой-нибудь? Психопат? Не для того же он, в конце-то концов, не гасит свет, чтобы я, изводясь, пялился на его окно? Или… или для того? Каким-либо непостижимым образом чувствует связь со мной, как я с ним? Или с ней? Это женщина? Но я закостенелый агностик, не верю ни в какую чертовщину, не может быть того, чего не может быть никогда! От всех этих мыслей голова у меня разболелась отчаянно, я проковылял к дивану, лег, уткнувшись лицом в жесткую диванную спинку. И неожиданно быстро заснул.

Не уверен, что это был сон. Такое со мной и раньше случалось: и спишь, и не спишь, и видишь сон, и понимаешь, что это — сон.

Нет, я не выезжал по мокрому шоссе из-за тракторного прицепа — я лежал вместо Кати в гробу на сыпучем земляном холме рядом с ямой. Они все стояли надо мной, рыдала Светка. «Мамочка, мамочка», — кричала она и рвалась ко мне, лежащему вместо Кати в гробу, а я, как тогда, на Катиных похоронах, скользя ногами по серой земле, удерживал ее и прижимал к себе…

Не знаю, сколько это длилось, но в любом случае недолго — когда я вскочил, темень за окном не разбавилась. Некстати подумалось, что это «недолго» наверняка стоило мне года жизни — сердце едва не оборвалось. Какого еще года? — тут же съязвил самому себе, ты ведь не хочешь и не собираешься дальше жить! На ватных ногах пересек комнату, привычно ткнулся лбом в стекло. «Мое» окно светилось. По-прежнему ярко и ровно, одно в черной ночи, наперекор и вопреки всему. Наперекор и вопреки…

— Светка, — медленно, раздельно сказал я ему, — я куплю тебе пианино. Ты будешь играть на нем, а я — слушать, как ты играешь…

* * *

Вечером следующего дня я входил в подъезд дома напротив. Поднялся на седьмой этаж. На лестничной площадке увидел четыре двери. Сориентироваться, какая из них ведет в квартиру с «моим» окном, было несложно. Меня не очень-то занимало, кто там живет — он, она. Я не хотел докапываться, почему не спит по ночам. Я хотел поблагодарить человека, спасшего мне жизнь. Ничего не стану объяснять, просто поблагодарю и уйду. Пусть даже примет меня за сумасшедшего.

Я позвонил, прислушался. За дверью было тихо. Выждав немного, позвонил еще раз. Снова никто не открыл. Третий мой звонок оказался таким же безрезультатным. Но внутри определенно кто-то находился — перед тем, как зайти, я удостоверился, что свет горит. Значит, не хотели открывать. Или не могли? Я ведь с самого начала заподозрил, что там живет какой-нибудь несчастный. И кто, если я в этом не заблуждался, поможет ему, если не я? Поколебавшись немного, позвонил в дверь напротив. Она приоткрылась на позволяемую звякнувшей цепочкой ширину, выглянула пожилая женщина в линялом халате.

— Извините, — сказал я, — вы не знаете, кто ваш сосед?

— Знаю, конечно, — удивилась она. — А в чем дело? — Глаза ее подозрительно зашарили по моему лицу.

— Я врач, из поликлиники, — быстро сказал я.

— Так ведь нет его дома, — еще больше удивилась женщина. — Уехал давно, с неделю уже, наверно. — И доверительно прибавила: — Холостяк он, по командировкам мотается.

— Квартира у него однокомнатная? — глупо спросил я.

— А ему больше и не положено, — хмыкнула моя собеседница, хотела, кажется, продолжить беседу, но я поблагодарил и, не дожидаясь лифта, побежал вниз по лестнице.

Он, уходя, всего лишь забыл выключить свет, но мне почему-то было не смешно…

Самолет

1

Ему стоило немалых усилий покинуть редакторский кабинет обычным шагом, не подпрыгивая и приплясывая. Первое настоящее газетное задание — не какая-нибудь убогая, пустяшная заметка-крохотулечка. Да и ту обкарнают и выхолостят, если вообще напечатают. Первая командировка — и сразу какая, обалдеть! Чуть ли не через всю страну, к черту на кулички. Но о куличках этих лишь мечтать можно было. Такого за несколько дней наглядишься-наслушаешься, в таких местах побываешь — иному за всю жизнь не доведется. А главное, материал, материал-то какой — настоящая журналистская удача, тот самый счастливый случай. Из тех, что способны в одно мгновение жизнь перевернуть. Если хоть частичка того, о чем в письме говорится, правда — материалище получится убойный. Хорошо подать, расписать умело — а он им всем покажет, что не пальцем деланный, — и по всей стране шорох пойдет. Песков из «Комсомолки» оближется. Сам Господь послал ему эту сибирскую Вангу. Одного только не мог уразуметь — отчего шефская благодать снизошла вдруг именно на него, Пашу Васильчикова, не досталась кому-нибудь из газетных мастодонтов или прихлебателей. Паша суеверно приложил ладонь к груди, где во внутреннем кармане пиджака хранилось врученное ему редактором заветное письмецо, и, стараясь не хлопнуть, прикрыл за собой высокую дверь кабинета.

Потом еще было много всего, одна нервотрепка с билетами чего стоила. И пока плюхнулся в кресло самолета, совершавшего рейс из Москвы в Красноярск, набегался и намаялся донельзя. Особенно доставала мама — просто извела бесконечными сетованиями, что в конце сентября в Сибири может уже снег выпасть, надо тепло одеться, а снабжение там, наверное, аховое, надо побольше еды взять с собой, еле отбился. Но сейчас все предстартовые хлопоты остались позади, Паша отрешенно ткнулся затылком в жесткую спинку кресла, приспустил веки. Теперь от него ничего не зависит, можно расслабиться, отключиться. И немного поспать, если удастся, хорошо бы до самого Красноярска. А там всего-то около трех