Лилли, конечно, знала. Каким-то образом она знала.

— Писатели знают все, — сказала однажды Лилли. — Или должны знать. Они обязаны знать все. Или им лучше молчать.

— Лилли, должно быть, знала с самого начала, — сказала тогда Фрэнни в нашем давнем телефонном разговоре, в ту ночь, когда мы открыли для себя «Любовные уловки».

Связь была плохая; на линии стоял постоянный треск, как будто Лилли нас подслушивала. Или подслушивал Фрэнк; Фрэнк (как я сказал тогда Фрэнни) был просто рожден для этой роли: подслушивать любовников.

— Слушайте, вы, что-то происходит, — уже угрожающе повторила медведица Сюзи. — Они не могут найти Фельгебурт.

— Кто «они»? — спросил я.

— Порнокороль и вся его долбаная банда, — ответила Сюзи. — Они интересовались у нас, не видели ли мы Фельгебурт. А вчера вечером они опрашивали проституток.

— И никто ее не видел? — спросил я, и сквозь мои брюки по моим ногам опять пробежал знакомый холодок, почувствовалось дуновение смертельного воздуха из гробницы, где лежали бессердечные Габсбурги.

Сколько дней мы ждали, пока отец с Фрэнком метались в поисках покупателя отеля «Нью-Гэмпшир», прежде чем донести о предполагаемой бомбе? И сколько ночей мы спорили, сообщить ли нам о готовящемся преступлении в консульство или посольство, чтобы они рассказали все полиции, или уж идти прямо в полицию самим? Когда ты влюблен в собственную сестру, во многом теряешь реальную перспективу. Чертов Welt, как сказал бы Фрэнк.

— На каком этаже живет Фельгебурт? — спросил у меня Фрэнк. — Ты ведь был у нее дома. Как высоко она живет?

Писательница Лилли сразу же поняла смысл вопроса, но до меня дошло не сразу.

— На первом этаже, — сказал я Фрэнку. — Всего один пролет вверх.

— Низковато, — сказала Лилли, и тогда я все понял.

Недостаточно высоко, чтобы выпрыгнуть и разбиться, — вот что она имела в виду. Если Фельгебурт наконец-то решила не пройти мимо раскрытого окна, ей надо было найти другой способ.

— Итак, — сказал Фрэнк, беря меня за руку. — Если она пошла по стопам мышиного короля, она все еще там.

Я лишь немного запыхался, пересекая площадь Героев и спеша по Доктор Карл Реннер-ринг к Ратхаузу; это слишком длинная дистанция для спринтера, но я тогда был в хорошей форме. Запыхался я лишь малость, что да, то да, а вот вину чувствовал огромнейшую — хотя дело не могло быть только во мне; я не мог быть единственной причиной, по которой Фельгебурт решила не пройти мимо раскрытого окна. И не было никаких свидетельств того, как мне сказали позже, что она успела сделать что-то особенное после моего ухода. Возможно, она еще немного почитала «Моби Дик», потому что полицейские были очень внимательны и даже нашли то место, которое она отметила, закончив читать. А я, конечно, знал, что место, на котором она перестала читать мне, отмечено не было; похоже, она перечитала весь этот кусок, прежде чем прибегла к «политике открытых окон». В ее случае это был маленький аккуратный пистолет, о существовании которого я и не подозревал. Ее последнее письмо было простым и ни к кому конкретно не обращено, но я знал, что оно предназначено для меня.

В ту ночь, когда ты видел Швангер, ты не видел меня. У меня тоже был пистолет! «Так мы и пытаемся плыть вперед…»

Фельгебурт завершила письмо любимым окончанием Лилли.

Мне больше не довелось увидеть Фельгебурт. Я ждал Фрэнка в коридоре за ее дверью. Фрэнк был не в такой хорошей форме, как я, поэтому мне пришлось подождать, пока он доберется до дверей дома Фельгебурт. У ее комнаты был отдельный выход на черную лестницу, которой люди из старых квартир пользовались, только когда выносили мусор или отходы. Наверно, они решили, что это пахнет мусорный бак. Мы с Фрэнком даже не стали открывать дверь. Запах и снаружи был достаточно сильным — сильнее, чем та вонь, которую издавал в свое время Грустец.

— Я же говорил. Всем вам говорил, — сказал отец. — Мы переживаем поворотный момент. Готовы мы к этому?

Мы видели, что на самом деле он не знает, что делать.

Фрэнк вернул в Нью-Йорк Лиллин контракт. Он сказал, что как ее «агент» не может принять предложения настолько расплывчатого, когда налицо все признаки явного гения — «расцветающего гения», добавил Фрэнк, хотя сам он «Попытки подрасти» не читал; пока не читал. Фрэнк указывал на то, что Лилли всего только восемнадцать лет, — «значит, сколько же всего она еще сделает!» Как выразился Фрэнк, любой издатель хорошо заработает, если войдет в то исполинских размеров здание, которое предстоит выстроить Лилли-писателю, еще на первом этаже.

Фрэнк затребовал пятнадцать тысяч долларов — и еще пятнадцать тысяч на рекламный бюджет. «Пусть экономические вопросы не станут препятствием на пути к нашему плодотворному сотрудничеству», — так завершил свое письмо Фрэнк.

— Если уж мы знаем, что Фельгебурт мертва, — резонно заметила Лилли, — то и радикалы тоже скоро узнают.

— Там достаточно принюхаться, — сказал Фрэнк; я предпочел промолчать.

— Я почти нашел покупателя, — сказал Фрейд.

— Кто-то хочет купить отель? — не поверила Фрэнни.

— Они хотят сделать из него офисное здание, — сказал Фрейд.

— Но Фельгебурт мертва, — сказал отец, — теперь мы просто обязаны сообщить в полицию. Рассказать им все.

— Расскажи им сегодня вечером, — сказал Фрэнк.

— Расскажи американцам, — сказал Фрейд, — и сделай это завтра. Сегодня вечером скажи проституткам.

— Да, предупредим проституток сегодня вечером, — согласился отец.

— Тогда утром, рано, — сказал Фрэнк, — мы пойдем в консульство или посольство. Куда нам идти?

Я понял, что не знаю, чем занимается консульство, а чем — посольство. Отец, оказывается, тоже не знал.

— Ну что же, в конце концов, нас много, — смущенно сказал отец. — Кто-то пойдет и расскажет все в консульстве, а кто-то пойдет к послу.

Мне стало ясно, как мало мы приобрели, живя за границей: мы даже не знали, в одном здании находятся консульство и посольство или же в разных; все, что мы знали, так это то, что посольство и консульство могут оказаться одним и тем же учреждением. И тогда мне стало ясно, что семь лет назад случилось с отцом: он утратил тот порыв, который, должно быть, ощущал в ту ночь, когда повел мать на прогулку в Элиот-парк и ослепил ее своим проектом преобразования Томпсоновской семинарии для девиц в отель. Сначала он утратил Эрла, обеспечившего ему образование. Лишившись Айовы Боба, он вместе с ним лишился и его инстинктов. Айова Боб был приучен бросаться на ускользающий мяч — очень ценный инстинкт, особенно в гостиничном бизнесе. А теперь я мог увидеть, чего стоили ему Грустец и вызванные тем грустные события.

— Его шариков, — скажет позже Фрэнни.