ли в матросе православная русская душа, или им руководили особые соображения, но он охотно указал оставленные в тылу Белой армии коммунистические ячейки.

По указанию пленных рота пошла без дорог по полям в тыл одного села. Была сухая осень. Неожиданным для противника ударом село захватили. Взяли в плен штаб бригады, командира бригады бывшего полковника Константинова, в прошлом кадрового офицера Императорской армии, охранную роту и обоз.

В захваченном селе я оказался в забавном положении. Когда вошли в село, пушка остановилась в походном порядке, и едва я смог оглянуться, как уже ни одного из наших солдат не оказалось. Все исчезли, интересуясь содержимым захваченных обозов. Некоторое время я один сторожил пушку. По дороге, при возвращении в наше исходное село, наша пушка шла с захваченным обозом и с пленными, шедшими вразброд почти без конвоя, так как часть роты куда-то ушла. Я заметил, как пленный полковник Константинов, один красноармеец и комиссар бригады в студенческой университетской фуражке очень заинтересовались пулеметом «максим», лежавшим на одной захваченной подводе. В тот момент ни одного солдата нашей роты вблизи не было. Я демонстративно подъехал верхом к этой группе. Они отошли от пулемета.

Захваченные офицеры (служившие в Красной армии) служили потом в наших частях. Судьбу полковника Константинова решили пленные красноармейцы, говорившие о нем с ненавистью из-за жестокого обращения с ними. Надо признаться, что до самого своего конца бывший полковник Константинов держался с достоинством.

Для ознаменования успехов на фронте офицеры нашей батареи устроили ужин с выпивкой. Присутствовал и командир батальона капитан Гулевич. К сожалению, это были наши последние успехи в боях на этом участке фронта. Во время ужина старшие офицеры спели старый русский гимн. Молодежь пела Корниловский гимн.

При дальнейшем наступлении батальон наткнулся уже на организованное сопротивление при попытке взять одно большое село. Наш артиллерийский взвод получил задачу обстрелять окопы противника перед селом и сбить наблюдательные пункты с крыш деревенских домов. В батарее были два брата поручики Кожуговы. Они происходили из этого села.

Наш взвод попал под артиллерийский обстрел противника. Противник покрыл нас шрапнелью. Пули шрапнели застучали по щитам орудий, оставив в них выемки. Я приказал солдатам укрыться за щиты орудий и сам укрылся. Один красивый, рослый солдат не исполнил моего приказания. Следующей очередью огня противника он был смертельно ранен и ночью умер. Южная окраина этого села была самым северным пунктом, достигнутым частями алексеевской пехоты при продвижении по широкой Московской дороге.

Э. Тиацинтов{190}

Записки белого офицера{191}

Вскоре после похорон Володи Корбутовского я почувствовал себя настолько окрепшим и вполне владеющим ногами, что решил вернуться в свою коренную часть в Марковскую артиллерийскую бригаду. Подав соответствующий рапорт, получил направление в штаб бригады.

Курск уже в это время был занят нашими войсками, и дивизион, в котором я раньше служил, находился на востоке от Курска, около или даже в самом городе Карачеве. Туда я и явился к полковнику Михайлову, который командовал 2-м дивизионом Марковской артиллерийской бригады. Получил назначение начальником связи и начальником команды конных разведчиков. И тут продолжалась моя боевая служба на привычном месте. Снова оказался я в седле и мог совершенно свободно покрывать большие расстояния, не чувствуя никакой боли и слабости в ногах. Служба моя, главным образом, заключалась в том, что я с разведчиками выезжал перед нашими частями, которые следовали по большой дороге, и должен был оповещать о местоположении красных, если натыкался на них.

Я помню, один раз был очень густой туман и мы издали услышали цоканье копыт по земле. Свернули в поле и оказались настолько отрезанными от дороги густым туманом, что мимо нас проехал большой конный отряд красных, которые нас не увидели, иначе бы они сразу уничтожили нас.

В одном из боев я повел в конную атаку своих разведчиков, и мы отбили обоз с большим количеством красной пехоты, которая охраняла этот обоз. Было взято много повозок с продовольствием и с боевыми припасами. И также попал к нам в плен один врач, который так и остался при нашем дивизионе до самой эвакуации из Крыма. Из Крыма он не захотел уезжать и остался там.

5 сентября 1919 года, в день именин моей матери, мы подходили к деревне Субботино. Я, как всегда, был в разведке и с двумя разведчиками шел по главной дороге, выслав дозоры направо и налево, чтобы обнаружить противника. Ехали мы рысью, довольно размашистой, и уже подъезжали к деревне, как вдруг один из моих разведчиков, который был со мной, сказал: «Господин капитан, перед нами красная цепь!» Я остановил лошадь, вгляделся и увидел, что за снопами уже скошенного хлеба действительно лежали красноармейцы. Я, увидев красных, скомандовал «назад», повернул лошадь, и мы карьером помчались в направлении наших частей. Затрещали выстрелы, и я вдруг очутился на земле… Оказывается, мою лошадь Мурочку, которую мы недавно отбили от красных и которая мне очень нравилась (она была названа Мурочкой в честь одной барышни, за которой ухаживали все наши офицеры), убило или ранило… Я был на очень близком расстоянии, может быть каких-то полтораста — двести шагов от красных, и, конечно, меня бы прикончили. Тем более, что я в офицерской форме и у меня на груди был орден Святого Владимира, который не полагалось, так же как и орден Святого Георгия, снимать ни при каких случаях, другие ордена надевались только при полной парадной форме.

Ко мне, вернувшись, подъехал мой разведчик, молодой человек, интеллигентный Григорий Ледковский и, увидев мое состояние (все лицо мое было в крови от раны, полученной в бровь), взял меня на свое седло. Мы поскакали обратно и благополучно достигли своей части. Мне сделали перевязку, но так как рана оказалась очень легкая, то я остался в строю и участвовал во взятии этой деревни. Всю эту сцену очень хорошо видели две женщины, в доме которых мы после взятия Субботина остановились на ночлег. Видели, как мы спокойно ехали по главной дороге, цепи красных и с ужасом наблюдали, как мы все ближе и ближе подъезжали к ним. Все это они хорошо запомнили и меня очень приветствовали.