– Так, малость, – признался муж.

Жена махнула на него полотенцем или какой-то тряпкой. Где она, приличная дама, только брала эту дрянь в хозяйских-то покоях?

– Видеть твою рожу не могу.

– Мать, я по мелочи, – попытался примириться он.

– Не о тебе сейчас речь, – отрезала Лизавета Андревна. Все-таки в их паре она была главной. Он так, пристяжной. – Жорж нам очень помог. И принца приструнил, и девок из Москвы вывез. Машу чуть не отравили.

Этой радости Шурка еще не знал.

– Которую?

– Племянницу нашу.

– Кто?

– Демидова. Ревнивая стерва.

Получат они у него теперь новые контракты от казны!

Шурка подошел в жене сбоку, пытаясь приобнять. Лизавета Андревна сразу не далась: так бы и расцарапала наглую усатую физиономию.

– Значит, Жорж был на высоте?

Она помедлила.

– Твой сын… очень постарался. Без него я бы вообще потеряла голову. Не думала, что скажу, но я рада, что он есть. Как будто ты сам дома. – Госпожа Бенкендорф снова опустилась на диван. – Даже Катьку мог унять.

Муж сел рядом с ней.

– Воспитали мы принцессу, – протянул он. – Завистливая к сестре и глупая. Выдам вот за первого встречного.

– Где б теперь такого встречного сыскать? – завздыхала Лизавета Андревна. Ей хотелось тоже поместиться рядом с ним и склониться головой к голове. Но она одергивала себя: и так от рук отбился. По совести, добрая женщина давно не сердилась: такой уж он, разобьется, все для них сделает, но иногда его заносит…

– За первого встречного, – тяжело повторил Шурка. – Молись, чтобы не было чего-нибудь такого, о чем мы с тобой по простоте душевной не знаем. Этому первому встречному тоже ведь что-то придется врать. И врать не тебе. – Тут он был прав: врать предстоит ему, как и искать кандидатуру. Шурка всегда принимал на себя удар. Защищал их. – Вам сейчас надлежит уехать из столицы. Хоть в Фаль. Пока посольство тут. А я разберусь.

* * *

10 августа персы вступили в Зимний дворец. Их ждали с таким нетерпением, точно в Петербург явились не люди, а дикие звери, которым позволили встать на задние лапы, ходить, говорить и дарить подарки[102]. Но стража в любой момент была готова обратить против них оружие, стоит только им зарычать.

Двор показал себя во всем великолепии. Сотни дам в абсолютно «русских» платьях с тренами. Камергеры при шпагах и с ключами на задних карманах. Дипломатический корпус в шитых золотом мундирах. А кроме них, такая туча разодетого народа: в лентах, при орденах, в гладких белых или ажурных чулках Министерства иностранных дел, в туфлях, чьи подошвы были приспособлены для того, чтобы ступать по коврам и мраморным лестницам…

Графиня Фикельмон, супруга нового австрийского посла, уже успела освоиться с новой ролью. Он ступала уверенно и твердо, сама не зная, откуда у нее столько смелости. Требуется известная дерзость и очень много терпения, чтобы сделать успехи в совершенно новом обществе, где полно желающих посадить тебя в лужу. А нужно, чтобы приняли и полюбили. Это и есть обязанность жены дипломата.

Пока петербургское общество казалось Дарье Федоровне только холодным, чопорным, зажатым. Нужно постараться и снискать его одобрение, которое облегчит службу мужа. Какое счастье, что ее мать русская! Сколько дверей сразу открывает здесь родство, как мгновенно меняются люди, поняв, что они не Тизенгаузены, а Хитрово, Кутузовы, Бибиковы… Свои. С ними можно говорить по-простому. Они поймут.

Графиня стояла рядом с мужем на деревянном помосте возле трона и зорким оком окидывала зал.

– Кто это? – спросила она, указывая Шарлю-Луи на незнакомую даму, державшуюся возле английских дипломатов.

– Леди Эмилия Макдональд, супруга посланника Ост-Индской компании в Персии, – быстро отозвался тот. – На ее попечении оказалась несчастная госпожа Грибоедова после того, как стала вдовой.

Дарья Федоровна еще внимательнее пригляделась к даме. Та была средних лет, сухощавая и ни на что не претендовала. Ни на красоту, ни на положение в свете, но все вокруг оказывали ей глубокое почтение.

– Она вчера удостоилась долгой аудиенции у императора, – сказал Шарль-Луи. – За закрытыми дверями. Потом ее увели к императрице, и та тоже проявила себя с исключительной добротой. На родину в Англию она увезет богатые дары. Ведь Нина Грибоедова оставалась беременной в их доме, когда… Они защитили ее, потом переправили к родным в Тифлис.

Графиня почувствовала себя заинтересованной.

– И что она им сказала? Императорской чете? О персах?

Муж поджал губы.

– Какое ты еще дитя! Важно, что она сказала царю об англичанах. Сейчас посмотрим.

– Как посмотрим? Как? – не терпела недоговоренностей молодая женщина.

Муж уже не знал, как ее и приструнить.

– Если рассказ леди Эмили совпадет с тем, что говорит принц, и с теми сведениями, какие русские собрали сами…

– Посольству ничего не грозит?

– Посольству и так ничего не грозит. Петербург заинтересован в том, чтобы избежать войны. Но если описание всех трех сторон покажет одни и те же детали…

– Царь поверит?

– Царь насторожится. Потому что такое единодушие свидетельствует лишь о сговоре. Давление на персов будет усилено.

Дарья Федоровна замолчала. Вот, оказывается, как все устроено. Леди Эмили выслушали, одарили, разговаривали с дружеской простотой и любезностью, но поверили ли? Большой вопрос. Это многое проясняет в отношении августейшей семьи к ней самой. Николай и Александра вернулись совсем недавно и приняли графиню Фикельмон, как старую знакомую. Едва не по-домашнему. Она чуть не поверила. Но, с другой стороны, если сама посланница намерена пользоваться этими людьми, то почему думает, что они будут абсолютно искренни? Не пользуются ею? Не влияют? Только потому, что держатся естественно и просто? Но для них притворство так естественно!

Тем временем в зал Святого Георгия уже входило персидское посольство. В тот момент, когда император и императрица уже поднялись на последнюю ступень перед троном, ввели Хозрев-Мирзу. Возле родителей стоял 11-летний Александр. Графиня Фикельмон не могла сказать, который из царевичей ее более очаровывает. Писаное, как картинка, лицо русского наследника казалось чересчур бледным на фоне смуглого героя из «Тысяча и одной ночи».

Император не сел. Принц вручил ему письмо шаха и произнес речь на персидском языке, вовсе не понравившемся Дарье Федоровне – как собачий лай. Переводчик тотчас перевел все сказанное на русский. Прежде дипломатическим языком считался французский, но нынешний государь приказал использовать родной.

От имени государя отвечал граф Нессельроде. Ничего непредвиденного в речах не было. Обе заранее разменяли и показали дипломатам. Дарья Федоровна во все глаза смотрела на персов. Бородатые. В высоченных черных шапках и очень узких на руках и в торсе одеяниях, которые от пояса, напротив, расходились подобно юбке. Предплечья осыпаны крупным жемчугом или драгоценными камнями. При входе во дворец стража отобрала у вельмож кинжалы, что послужило для кизилбашей дополнительным подтверждением самых опасных намерений врагов.

Николай протянул принцу руку, которую юноша сердечно пожал, а не поцеловал, как полагалось. Что вызвало неодобрение уже у русской стороны. Кажется, персы тоже этого не ожидали и заворчали, как большие собаки.

Император с императрицей увели Хозрев-Мирзу в соседний зал, где дали ему аудиенцию, на которой присутствовал только переводчик. О чем они говорили, так и осталось тайной, но, выйдя, юноша почему-то очень стыдливо косился на леди Эмили. Та выглядела спокойной, как озеро