и рождена воспламенять, то только религиозные страсти. Полковник живо вообразил эту даму среди фанатичек Екатерины Медичи во время Варфоломеевской ночи. Такие не только призывают убивать во имя веры, но и сами могут заколоть в порыве страсти. Религиозной, конечно.

В Персии они становятся бродячими прорицательницами. Не моются, носят лохмотья. Как менады, подпоясываются змеиными шкурами. Жалуются, что их не принимают в клан дервишей и, вопреки всему, исполняют крутящиеся танцы.

Каково же было удивление полковника, когда он узнал, что на всю Первопрестольную не найти женщины более доброй, мягкой и робкой, чем Потемкина. Этот контраст совершенно сбил его с толку. И Джеймс воспылал желанием объяснить красавице, кто она такая на самом деле. Может, не знает? Может, боится? А бояться себя не стоит. Надо пойти навстречу своим тайным страстям и овладеть ими.

Татьяне Борисовне представили его на званом вечере у Урусовых и сразу отвели в сторону. Что указывало на ее высокий статус – долго маячить перед взором таких лиц не положено. Но полковник продолжал пожирать глазами это совершенство. Очень высокая, стройная и вся какая-то соразмерная, она была одета по внезапно нагрянувшим холодам в алую бархатную накидку на белом горностае, имевшую вид не то кардинальской, не то королевской мантии.

Ее беспокоил неотвязный взгляд англичанина, но из чувства приличия Татьяна Борисовна сделала вид, будто не ощущает его. И это оказалось так заметно, что за столом рыжая леди Дисборо даже сказала соседу, что величавая гостья сидит на половине стула, лишь бы не отодвинуться от них.

В этот момент графине Потемкиной надоело шушуканье, и она обернулась к англичанам:

– Алексей Петрович прислал мне несколько ахалцихских жеребцов, чтобы улучшить породу моих лошадей в деревне. Но они нервные и прыгливые, сами боятся кобыл и не входят к ним в стойла, хоть цветами пол усыпай. Я слышала, англичане большие знатоки лошадей. А вы, полковник, к тому же много лет провели на Востоке. Может быть, разъясните мне, убогой, что делать? Ермолов писал, что у него они всех кобыл перепортили. Что же у меня не так?

Она почти смеялась, прекрасно зная, что ее репутация белее горностаевого подбоя мантии, и никто не посмеет подумать дурного.

– Почту за честь. – Александер встал и поклонился. – Ахалцихские лошади потому так хороши, что более тысячи лет не смешивались ни с какой другой породой. Возможно, вам не стоит разбавлять кровь своих коней, а выписать себе ахалцихских же кобыл. Тогда вы окажетесь владелицей небывалой в здешнем краю породы.

Татьяна Борисовна благосклонно кивнула.

– Мне нравится идея. Но что, как и со своими они не пожелают знаться?

– Большого секрета тут нет, – улыбнулся Джеймс. – Как нет на Востоке великих коневодов. Выгоните жеребцов и кобыл в поле, на луг. Они привыкли жить и бегать на воле. Европейский уход их пока только портит.

«В том смысле, что сами разберутся», – этого Александер не сказал вслух.

Татьяна Борисовна снова кивнула.

– А вы, полковник, любите все дикое, – сказала она. – Естественное в своей основе. Как же вы вернетесь на родину?

Джеймс отлично ее понял. Хотя другие гости сочли, что графиня обнаруживает неприязнь к Англии. Дурной тон.

– Там есть парки, мадам, – со всей учтивостью отозвался собеседник. – Ландшафтные парки. В остальной Европе их принято называть «английскими».

– Причесанная природа? – переспросила графиня и перевела взгляд на пышную Софи Урусову. – Да, природу можно причесать и завить. Но от этого она не перестанет быть собой.

«Какая дама! – восхищался Александер. – Все сказала без единого лишнего слова».

– Мы предпочитаем говорить: «воспитанная природа».

– Я слышала, дикарям на новых землях ваши миссионеры вручают Библию. Но как же они смогут понять смысл Благой Вести, если английский учат под кнутом? – Графиня подняла с колен небольшую книжицу Евангелия, с которой не расставалась даже в гостях.

«А вот и Варфоломеевская ночь!» – отметил про себя Александер, разом пожелав быть не то протестантом, растерзанным на ее глазах, не то темнокожим рабом на плантациях, если, конечно, пороть графиня будет лично.

В конце вечера Татьяна Борисовна сделала ему знак подойти и, склонившись со своей необозримой высоты к уху полковника, очень тихо, ровно и спокойно произнесла:

– Я замужем. Это непреодолимое препятствие для ваших взглядов. Но если вам понадобится помощь, самая неожиданная, о которой вы не сможете попросить даже соотечественников, обращайтесь.

Какая ему может понадобиться помощь? В чем?

– Мой муж – предводитель московского дворянства, – сказала она, подтверждая свои слова ласковым кивком головы. – Мы что-нибудь придумаем.

Джеймс не думал, что прибегнет к помощи Потемкиной хоть когда-нибудь. Потому что его в жизни так благосклонно и тихо не отшивали. И вот вчера он стоял на коленях в модном кабинете графини, среди ковров, медных курительниц, кресел красного дерева и турецкого оружия, которым была увешана вся стена. И молил, нет, не о взаимном чувстве, не об уступке ухаживаниям. О помощи! Как она и предсказывала.

– Вы одна можете остановить это безумие. – Полковник поерзал. Во всей Европе преклоняют одно колено. Но в Персии он привык – оба. К тому же Татьяна Борисовна – святая. Перед ней можно стоять только так. – Пошлите своих холопов задержать слуг бабушки Бибиковой. Бедная госпожа Бенкендорф вынуждена была почти бежать из города с дочерьми.

– Если произойдет потасовка между ними и жандармами, дело будет выглядеть так, будто московская знать проявляет неповиновение, – задумчиво сказала Потемкина. – А если между собой, то это никого не касается.

– Если будут задеты еще и персы… Город их и так едва терпит.

– О боже! – Графиня взялась рукой за голову, догадавшись, что народ может закидать посольство кизилбашей камнями. Потом всмотрелась в лицо просителя.

– Откровенность за помощь. Скажите, кто-нибудь из ваших соотечественников, может быть из чинов посольства, пытается возмутить чернь?

Александер низко опустил голову.

– Умоляю, не спрашивайте.

– Значит, да, – кивнула графиня. – Когда встретите этих людей, передайте им, что они безумцы. Ступайте.

– Вы поможете? – Надежда была призрачной. С какой стати ей вмешиваться? Но она обещала. – Пошлете людей?

Татьяна Борисовна мягко поджала губы в подобие улыбки, взяла со стола Евангелие, прижала к солнечному сплетению и кивнула.

– Конечно. Можете задержаться и поехать вместе с ними. Но не пытайтесь командовать. Они не знают ни французского, ни персидского.

– Я начал учить русский, – проронил полковник.

Ему ответили только смешком.

Жорж зря потешался над товарищем. В эту ночь за полковником пришли, вызвав камешком в окно. Александер вернулся только под утро.

– Не спрашивайте меня, где я был. Не спрашивайте, с кем. Благородный человек не ответит на эти вопросы.

Жорж и не спрашивал. Сам выболтает.

– Мы читали Евангелие, и оно нас увлекло… – По лицу шпиона растеклось мечтательное выражение. Потом полковник стал серьезен и безутешен. – Вряд ли мы когда-нибудь еще свидимся. Какая женщина, друг мой! Какая женщина!

Глава 25. Милый дом

Дорога на Пулавы

Весь обратный путь императора одолевало раздражение. Особенно его возмутил прощальный бал в Варшаве, где все дамы оделись в национальные цвета – белые платья с малиновой отделкой. Походило на вызов. Часть манкировала торжеством.

– По меньшей мере это невежливо. А там… – государь махал рукой: мол, все он понимает, и миссия с коронацией оказалась неудачной, но ничего поделать