Собрались. Запиской оповестили Александра Христофоровича, который толокся во дворце. Тот кивнул: правильно. Чиркнул в ответ пару строк: не возражает.

На трибунах, возведенных вокруг поля, уже собиралась публика. Все заметные семейства. Кое-кто из дипломатов. Эта вечная графиня Фикельмон. Только приехала, а уже участвует во всех увеселениях! Хочет занять одно из первых мест. Шурка отчего-то не одобрял австрийцев, и сейчас госпожа Бенкендорф поняла причину: слишком быстро вкручиваются в новое общество. Впрочем, как и подобает дочери Елизаветы Хитрово. Мать рождена играть роль. Дочь тоже. Хотя сдержаннее, приличнее, говорит умнее.

Сейчас обе церемонно раскланялись с Лизаветой Андревной. Та ответила учтивым поклоном, проследив за тем, чтобы все ее девки, включая трехлетнюю Софи, сделали глубокий реверанс. Но подходить не стала – много чести.

К ее крайнему неудовольствию, появилось персидское посольство. Только их не хватало! Кизилбашей поселили в Таврическом дворце, где они гуляли по саду, к крайнему удовольствию публики, любопытной не менее москвичей.

Катя затрепетала, как чистокровный скакун. Ее охватил то ли праведный гнев, то ли лихорадочное возбуждение. Хозрев-Мирза только кинул взгляд на трибуны. Не заметил пери, зато уперся глазами в графиню Завадовскую, урожденную Влодек. Теперь эта роскошная дебелая красавица владела его сердцем. Впрочем, говорили, что он раздобыл русский мундир и ездил в нем по борделям. Курам на смех! Что некто Фогль все-таки продал ему на ночь одну из своих дочерей, и та была щедро вознаграждена…

Катя даже топнула ножкой. Она почувствовала себя в положении Демидовой.

– Прекрати, – строго сказала ей мать. – Обещала же: тише воды, ниже травы.

Но по лицу девушки было видно, что она готова закидать соперницу шелухой от орехов. Не то чтобы принц был ей дорог. Но признать себя хуже Завадовской – выше сил.

Тем временем на поле суетились воздухоплаватели: немецкие и наши. Шар выглядел забавно. Как огромный тряпичный мяч в сетке, точно его поймали неводом и прикрутили к корзине, сплетенной из толстых ивовых веток, наподобие деревянного забора. В сущности, шар уже был в воздухе, только канат удерживал его у земли. Корзина боком скребла по траве.

– Сейчас они будут разматывать канат, – пояснила Оленка, которая все заранее прочла в программке.

– Почтительнейше просим желающих из публики присоединиться в корзине к нашему бесстрашному воздухоплавателю, – провозгласил один из распорядителей по-немецки.

– Внутрь, конечно, загонят русского, – обвиняющим тоном заявила Катя.

– Шар поведет отважный барон Оффенберг, командир уланского лейб-гвардии Павловского полка.

Тут у всех открылся рот. Лизавета Андревна знала Оффенберга еще с тех времен, когда муж командовал штабом гвардии. Тогда Федор Петрович был еще капитаном и не разменял обойму генеральских чинов. Теперь генерал-майор браво вышел на середину Марсова поля. Он был в кавалерийском мундире, но с шеей, сильно замотанной шарфом, как у больного младенца. В фуражке вместо уставной шляпы, под которую пододевалась вязаная шапочка, закрывавшая уши. И в английских очках на ремне.

– Это чтобы пыль не попадала в глаза. И ветер, – пояснила Оленка, снова раскрывшая программку.

– А он молодец, – вдруг сказала Катя. – Я видела его у папа. Он тоже контужен. Но преодолел болезнь, стал подниматься на шаре.

– Просим проявить мужество, – не унимался распорядитель. – Шар совсем безопасен. Мы будем удерживать его на канате. Зато вы увидите панораму города лучше, чем с купола Исаакиевского собора.

– Боже! – всплеснула руками Лизавета Андревна. – Они хотят подняться выше Исаакия!

В этот момент к ней храбро подошла графиня Фикельмон и после обычных приветствий поделилась своими рассуждениями:

– Эти люди очень отважны. Но что будет, если мы возьмемся летать? Господь не зря не дал человеку крыльев, вы не находите?

– Пожалуй, – госпожа Бенкендорф не знала, к чему ведет собеседница.

– Мы бежим от своих бед даже на небо только для того, чтобы на земле они упали на нас с новой силой.

– Пожалуй, – повторила Лизавета Андревна. – Вот Оффенберг сбежал на небо от своей контузии.

– Неужели среди стольких собравшихся нет храбрецов? – не унимался распорядитель.

Воспользовавшись тем, что мать отвлеклась на беседу, Катя вызволила свою руку из плена Оленкиных пальцев и скорее побежала, чем, как подобает, пошла, к деревянной лестнице с трибуны. Лизавета Андревна заметила свою азартную дочь, только когда та уже пересекала поле.

– Вы позволяете вашей старшей девочке… – Дарья Федоровна осеклась под тяжелым взглядом госпожи Бенкендорф.

– Мы не запрещаем детям пробовать себя, – отчеканила достойная дама. – Ее дед – казачий полковник. Кровь требует выхода.

– Мой дед – фельдмаршал, – возразила графиня. – А я сама – горячее дитя юга. Но я никогда не разрешила бы моей маленькой Элизалекс подобное развлечение без старших.

– Барон Оффенберг – наш родственник, – соврала Лизавета Андревна, еще не зная, как она близка к истине. – Он присмотрит за Катей. – А что до крови Голенищевых-Кутузовых, – почтенная дама вспомнила о легендарном темпераменте госпожи Хитрово, проистекавшем из легендарного же темперамента ее отца, победителя Наполеона, не пропускавшего ни одной юбки, – то она проявляется в ином.

Госпожа Фикельмон закусила губу.

– В ином ли?

По полю вслед за Катей к шару спешил принц Хозрев-Мирза, на ходу повелевая остальным персам стоять на месте.

– Что ж, барон, – храбро заявила девушка, берясь рукой за один из канатов, удерживавших корзину. – Покатаете влюбленных?

У нее был такой отчаянный вид, что Федор Петрович несколько опешил. А слово «влюбленных» она выплюнула с таким презрением, что не оставалось сомнений: все кончено.

– Только обещайте не целоваться на высоте, – со смешком бросил воздухоплаватель. Он имел в виду, конечно, «с принцем», и тоже, как Лизавета Андревна, не подозревал, как близок к истине. – Кажется, ваша матушка встревожена.

Оффенберг говорил по-немецки. У него был тот южно-германский акцент, который так завораживал Катю с детства у отчима.

– А вы на память стихи знаете? – осведомилась она. – Немецкие?

– Конечно.

– А читаете их в минуты близости?

Федор Петрович так смутился, словно у него в мундире обнаружился непорядок.

– Не суть, – повелительно сообщила Катя и полезла в корзину.

За ней – подошедший принц, на которого девушка глянула хмуро, исподлобья. Хозрев-Мирза хотел ей что-то сказать, но тут шар начали поднимать, помаленьку отпуская канат. Корзину пару раз тряхнуло, и она выровнялась. Катя презрительно скосила глаза на шахзаде. Чуть только оказались выше второго этажа, как юноша перестал смотреть, сполз внутрь, сел на пол, прижался спиной к бортику и начал быстро зеленеть. Никакие уговоры барона, мол, панорама-панорама, не смогли поднять его на ноги.

Сама девушка едва не перегибалась за борт. Оффенберг ее удерживал. Он зажег пламя горелки, которое, как оказалось, подогревает газ в шаре.

– Воздух должен быть горячим, чтобы лететь, – пояснил воздухоплаватель.

– А вы без каната можете?

– Конечно.

– А то, как на привязи.

– Вы сначала поднимитесь выше домов. Храбриться не стоит.

Катя фыркнула, показывая, что высота ее не страшит.

– А с шара можно снаряды кидать?

«Умница», – восхитился барон.

– Управление пока неуверенное, – вслух пожаловался он. – И мишень слишком хорошая. Из пушки ничего не стоит сбить. У нас готовили бригаду, перед самым Бородинским сражением. Но не успели. Да и Бонапарт был артиллерист от Бога. Всех бы потеряли.

– Все равно идея хорошая, – не готова была уступить