Драгутин в раздражении толкнул дверь горницы и не слишком любезно поздоровался с сестрой.

– Что случилось? – удивленно спросила Дарица.

– Прости, – спохватился Драгутин, – поссорился с Лепком на пороге твоей горницы.

Дети были еще настолько малы, что и смотреть-то было не на что, однако это были ближние родовичи боярина Драгутина, и он не преминул прищелкнуть языком от восхищения и объявить довольной матери, что мальчик вылитый боготур Торуса и есть все основания надеяться, что он станет таким же сильным и умелым воином, как его отец.

– Это девочка, – прыснула в кулак Дарица, – а мальчик одесную тебя.

Драгутин засмеялся: младенцы были так похожи друг на друга, что мудрено было их не перепутать.

– Может, и Всемила тоже родила двойню, – тихо сказал Лепок за спиной Драгутина.

Рассерженный боярин резко обернулся и вперил глаза в приказного:

– Искар – сын Лихаря, я знаю это совершенно точно.

– Он похож на тебя, Драгутин, – Лепок на этот раз выдержал взгляд боярина, – в этом все дело. Всемила вправе заподозрить, что ты ведешь с ней двойную игру. А ревнивые женщины всегда опасны.

Драгутин быстро остыл. Сходство могло быть случайным, оно могло просто почудиться Торусе, но если оно почудилось Всемиле, то разгневанная женщина может наделать много глупостей. Тогда, двадцать лет назад, Всемила хлебнула столько лиха по вине своего любовника, а точнее, его врагов, что одна мысль о его неверности в ту пору может развернуть ее душу от любви к ненависти.

– Ты был знаком с матерью Искара? – спросила Дарица.

– Никогда ее не видел, – покачал головой Драгутин, – но отец Искара Лихарь Урс умер у меня на руках, и я поклялся, что позабочусь о его сыне.

– И ты нашел ребенка?

– Искать его не пришлось. Какая-то добрая душа подбросила ребенка брату Милицы. Я наведался к Данбору, посмотрел на ребенка. Не было смысла тащить Искара еще куда-то, ибо на его дядьку можно было положиться. А потом мне и вовсе пришлось уйти с радимичской земли в Хазарию.

– Почему тебя не разоблачили за столько лет?

– Все урсы, которые шли за сыном Листяны, погибли на болотах, – хмуро сказал Драгутин. – Там же пали и мои люди. Умирая, Лихарь отдал мне священные знаки своего бога и взял с меня клятву, что я передам их его сыну в день, когда тому исполнится двадцать лет. Я поклялся ему именем Даджбога и не собираюсь отступать от данного слова. Лихарь был последним Шатуном, который поднял урсов против радимичей, но у него хватило ума понять, что борьба эта бессмысленна и не несет в себе ничего, кроме горя и крови. Именно тогда и состоялось наше знакомство. Урсы хотели немногого – они хотели жить на своей земле и кланяться своему богу. Это было справедливое требование, но далеко не все Велесовы ближники готовы были пойти им навстречу. Капища урсов разрушались, а жрецы их богов преследовались и уничтожались. Это была ошибка. Я говорил об этом Сновиду тогда, но прошло целых двадцать лет, прежде чем кудесник согласился со мной. Брак Искара Шатуна с Макошиной ведуньей Ляной должен примирить урсов со славянами, а их Лесного бога – с нашими богами.

– В этом все и дело, – кивнул головой Лепок. – Если Всемила считает Искара твоим сыном, то у нее есть все основания заподозрить тебя в целях, противоположных тем, о которых ты говоришь вслух. А тут еще эта Рада, которая подозрительно легко выскользнула из твоих рук. Всемиле хорошо известно, кто она такая и каковы ее цели.

– Я не мог судить эту женщину на чужой земле, да еще и в присутствии боготуров, давших клятву князю Всеволоду. Все остальное – случайность.

– Рада довольно долго крутилась подле тебя, – напомнила Дарица.

– Так было нужно, – пожал плечами Драгутин. – Я знал, что она подослана Митусом, а эта женщина даже не подозревала, что боярин Драгутин и Лихарь Урс – один и тот же человек. Мы немало сделали за эти годы. Трижды мы срывали печенежские набеги на Русь, дважды раскрывали заговоры против князя Всеволода, а теперь нам предстоит спасти еще и кагана Битюса, который нам не друг, но идущие ему на смену еще хуже.

Если бы боярину Драгутину пару лет назад сказали, что он будет оберегать Битюса, а заодно и новую веру, которую насаждают среди хазарских старейшин пронырливые хабибу, он бы только посмеялся над никудышными пророками. Нет, он не изменил славянским богам и не уверовал в бога Ягу, да и неприязнь к кагану Битюсу не угасла в его душе. Но опыт, накопленный в скитаниях по чужим странам, подсказывал, что Митус, сделавший ставку на малоазийскую богиню Кибелу, гораздо опаснее Битюса. Кибела – это не Макошь, ибо различия между богинями не в именах, а в сути. Драгутин слишком хорошо изучил этот культ, чтобы сомневаться в его чужеродности славянским племенам. Не объединительницей придет на Русь чужая богиня, а разорительницей. И многие, очень многие могут обмануться на ее счет, поверив в спасительность навязываемой ее жрецами кривды.

Боярин Драгутин был ведуном высокого посвящения. С младых ногтей он прошел все ступени служения Даджбогу, и знания его об этом мире вряд ли уступали знаниям кудесника Солоха и кудесника Сновида, зато энергии и жажды деятельности в нем было больше. И это настораживало многих, в том числе и Сновида. Знание, помноженное на энергию, – это средство большой разрушительной силы, обронил как-то в присутствии Драгутина первый Велесов ближник. И эти слова, конечно, не были случайными. Велесовы волхвы подозревали боярина Драгутина в стремлении возвысить Даджбога в ущерб другим богам и подорвать влияние их ближников. Им и в голову не приходило, что, достигнув власти, Драгутин не стал бы возвышать своего бога над другими богами по той простой причине, что время для этого еще не пришло. К сожалению, этого не понимают ни каган Битюс, ни ган Митус, ни Кибелины жрецы. Божественная сила является к нам в том облике, в каком мы способны ее принять. Это главное, что вынес из своих скитаний по миру боярин Драгутин. Мы воспринимаем богов такими, какими способны их видеть, и все попытки иного воплощения божественной силы приводят лишь к хаосу и разрушению налаженного быта.

Кудесник Солох, быть может, единственный из волхвов и ведунов понял Драгутина. Суть божественной силы, сказал он, не меняется от нашего понимания или непонимания, но новое ее воплощение возможно лишь с развитием разума постигающих ее людей. Каган Битюс поторопился с богом Ягу. Этот образ божественной силы порожден народом, утратившим свою страну и рассеявшимся по всей Ойкумене. А смерду, чей мир ограничен сельцом, гораздо ближе дух из соседнего подлеска, дарующий удачную охоту. Весь прочий мир ему чужой, а значит, чужды ему и боги, правящие им. Лишь расширив горизонты восприятия мира в разумении простых людей, можно добиться перехода всей человеческой общности к новой стадии постижения божественной силы и к воплощению нового образа ее.

Каган Битюс добился пока одного: объединил вокруг себя ганов родов и племен, дав им нового бога. Но этот бог лишь по названию Ягу, а по сути он совершенно иной, чем бог иудейский. Ибо он не стал образом единой Ойкумены, а стал лишь отражением бога наживы, который обуял ближних к Битюсу ганов и купцов. И этот дух наживы, присвоивший себе имя Ягу, возглавил их в напуске на славянские земли. И он же сделал ганов чужими даже собственным родовичам, которые кланяются своим щурам, пращурам и богам, глядя на мир глазами своих отцов и дедов. В заслугу кагану Битюсу и его предшественникам Драгутин мог поставить только одно: создав довлеющую над всеми силу, они тем самым способствовали единению тех, кто подвергся насилию с их стороны. Придет срок, когда обособленные ныне ручьи – племена – сольются в могучую единую реку, которая сметет каганову орду и поглотит ее обломки. Но для этого потребуется время и терпение. А пока что нужны не новые образы божественной силы, а согласие между теми, которые запали в души людей и определяют их взгляды на окружающий мир и на соседей.