В анатомическом классе мой стол помещался как раз рядом со столом Уильяма. Я наблюдал за странной сосредоточенностью всех его действий на занятиях. Когда мы по команде профессора обнажили черепа наших трупов, сняв по нескольку дюймов мягких тканей с макушки, Уильям начал переходить от одного стола к другому, заглядывая в разрезы. Не найдя ни в одном из них ничего необычного, он вздохнул, то ли огорченно, то ли, наоборот, с облегчением.

Девчушку, которую он не раз заставал играющей у дверей своей импровизированной лаборатории, видимо, не принимали в компанию другие дети. Он часто видел ее в тени дома, всегда одну, не считая куклы – примитивной тряпичной особы с грубо намалеванным ртом, в потрепанном платье. На Уильяма, когда тот появлялся или уходил, она глядела с нескрываемой подозрительностью, свойственной всем маленьким детям.

Сам Уильям тем временем закалялся. Он так долго варил ступни и ладони трупа, что мясо распалось буквально на волокна, когда он стал вынимать из емкости маленькие косточки. Их он аккуратно разложил по простыни, на которой предварительно набросал человеческое тело. В кружок головы он поместил череп. Тщательно распределил головчатые, ладьевидные, трехгранные и полулунные кости, а фаланги ссыпал грудой, точно детали головоломки.

Все фрагменты костей, вплоть до самых мелких, оказались покрыты рисунками.

Он беспрерывно кипятил воду, размягчал закостеневшую плоть, легкими касаниями снимал ее с локтевых костей, с позвонков, ребер. Он выкладывал заново разобранного на части татуированного человека, нетерпеливо ожидая, когда же ему целиком откроется то, что он обнаружил под плотью.

Однажды мы с Уильямом зашли в скромный морской музей. Все время нашего визита туда я не уставал разыгрывать изумление этим фактом.

– Не то чтобы мне здесь не нравилось, – твердил я, – но как тебе удалось затащить меня сюда?

– Путем манипуляций, конечно, – сказал Уильям. – Нет такого человека, который не подчинился бы моей воле.

Я стал расспрашивать его о родных. Говоря об отце, заурядном служителе церкви, он в нескольких неприязненных словах набросал портрет ничтожного человека. Мать он, очевидно, любил, но и жалел, что тщетно пытался скрыть. Его сестра учительствовала, брат занимался импортом каких-то товаров, больше он ничего о них не знал.

Тогда я начал читать вслух велеречивые пояснения к экспонатам с судовой верфи города Глазго. Не без сарказма восхищался уменьшенной копией клипера, некогда величественного, такого и разэтакого, эт сетера, эт сетера.

Однако при виде Уильяма, замершего у стеклянной витрины с образцами резьбы по кости и раковинам, я умолк. Сценки из жизни моряков, морские чудовища, нравоучительные изречения на китовом усе и моржовом клыке – чего только там не было.

– Этот наверняка из Америки, – сказал он, указывая на рог нарвала, покрытый филигранной резьбой. Под ним не стояла подпись.

– Ты и в этом разбираешься? – выговорил наконец я. – Под чьим же руководством ты постигал сию премудрость?

– У людей бывают интересы и помимо профессиональных, – ответил он. – Не сомневаюсь, что и у тебя есть свои скрытые глубины, Джеральд.

Я не ответил. Уходя, мы опустили по благодарственной монете в коробку для пожертвований, стоявшую у дверей, и черкнули пару ехидных замечаний в гостевой книге.

– Когда ты только появился у нас, – снова заговорил Уильям после долгой паузы, – тебе, наверное, показалось, что ты попал в тайное общество.

– В смысле?

– Ну, не знаю. Мы все тогда уже перезнакомились. Бывает иногда, войдешь куда-нибудь и вдруг почувствуешь себя чужаком.

– Что ж, большое спасибо, – сказал я. – Мне-то как раз казалось, что я недурно вписался в вашу компанию.

– Да ладно тебе, – ответил он. – Я говорю вообще, а не о тебе именно, так что не передергивай. Я хочу сказать, что чувство непринадлежности возникает у людей чаще, чем они думают. Стоит хотя бы просто войти в комнату, где уже кто-то разговаривает, и пожалуйста – сразу начинаешь чувствовать себя не в своей тарелке. Даже если они очень мило стараются ввести тебя в курс общей беседы. Что уж говорить, если кто-то внезапно появляется в совершенно новом для себя месте, как ты. – Он не смотрел мне в глаза. – Хоть Ледвит и осел, но мне все же интересно, что привело тебя сюда.

Он наблюдал за тем, как я сначала открыл рот, собираясь заговорить, а потом закрыл его опять, так и не сказав ни слова. Кашлянул.

– Полагаю, что чувство непринадлежности присуще всем людям, в большей или в меньшей степени, – сказал он.

– Наверное, – отозвался я.

– И иногда, – продолжал он, – это чувство возникает не без причины. Например, когда внезапно натыкаешься на что-то такое, чего тебе лучше не знать и не видеть. Поневоле становится любопытно, что способны сотворить с тобой те, кто в курсе этого секрета.

Говоря это, он выглядел таким юным и покинутым, что у меня заныло сердце. Некоторое время мы оба молчали.

– У тебя все в порядке? – спросил наконец я.

– О, – словно очнулся он, – а я хотел то же самое спросить у тебя. – Я промолчал. – Не обращай внимания.

– Если что-то все же случилось… – начал я нерешительно, словно боясь, вдруг он возьмет и скажет, да, мол, случилось, да еще выложит, что именно.

– Не обращай внимания.

Дело было сделано. Кости очищены. Головоломка человеческого скелета собрана.

Заканчивалась зима. Уильям промыл кислотой сток в раковине.

В тот день он шел в свою лабораторию кружным путем, не в силах избавиться от ощущения, что за ним следят. Теперь он сушил скелет, тщательно обтирая все косточки. Повертел в руках плечевую кость, прослеживая на ней приключения в разных неведомых землях героя, похожего на Синдбада-морехода. Вдруг ему захотелось отполировать ее до блеска.

Поколебавшись, он нацарапал что-то в блокноте, вырвал листок, открыл дверь и увидел девочку, которая играла с куклой. Под его взглядом она настороженно встала.

– Здравствуй, – сказал он ей. – Хочешь заработать шиллинг?

Когда девочка все же ответила, у нее оказался такой густой местный акцент, что Уильям невольно расхохотался. Он почти ничего не понял.

– Знаешь мистера Мюррея? – В тех местах его знали все. – Отнесешь ему вот это. Он даст тебе пчелиного воску. Принесешь его сюда и получишь шиллинг.

Девочка взяла бумажку и убежала в нужном направлении. Возможно, он ее больше не увидит. Уильям сел на залитое солнцем крыльцо, закрыл дверь, прислонился к ней спиной и стал курить.

Когда девочка все же вернулась, неся большую банку, он, всплеснув руками, приветствовал ее радостным криком. Она отдала ему воск, сияя широченной улыбкой.

Потом она что-то сказала. Когда до него дошло, что она интересуется, «што там у ниво», он ответил: