В этом нет ничего нового. Древние империи разрастались, насколько это было возможно, и требовали дань с вассальных государств. Собственно, в том числе и ради этого создавались империи. Так было в Римской империи и в двух других, территории которых затем достались исламу – Персидской империи и восточной наследнице Римской – Византийской империи. Поэтому подданных зарождающейся исламской империи дань, которой их обложили, не сбивала с толку.

В сущности, некоторые христиане предпочитали новых сюзеренов-мусульман прежним, христианским. Византийская империя преследовала еретические христианские секты, в то время как для мусульман любой христианин был христианином, и пока еретики платили дань, они могли поклоняться своему богу так, как считали нужным. В этой ситуации выигрывали обе стороны: ранее угнетенные христиане получали свободу и платили за нее цену, которую считали приемлемой, а мусульманские правители обретали мир в своих владениях и вдобавок надежный источник доходов. Кстати, в 700 году мусульманские правители запрещали обращение в ислам, чтобы эти доходы не снизились30.

Преемникам Мухаммада приходилось прибегать к сложному маневру: объявлять войну людям из-за их религии, а вскоре после завоевания демонстрировать прилив толерантности. К счастью, подмогой им была неоднозначность Корана. Они ссылались на Коран, запрещающий «принуждение к религии» – фрагмент, который, вероятно, отступал к самой границе сознания в процессе завоевательной войны, когда в голову приходили гораздо более резкие строки31.

Кроме того, существовали гораздо более гибкие хадисы. Правя неверующими, мусульмане вспоминали, что Мухаммад сказал: «Если они обратятся в ислам – хорошо, если нет – останутся (в прежней вере); ислам воистину широк»32. Этот же человек якобы говорил: «Мне приказано сражаться со всеми людьми, пока они не скажут «нет Бога кроме Аллаха».

В некоторых случаях между этими утверждениями нет противоречия. Такие подданные, как иудеи, на самом деле верили, что нет бога, кроме Бога, хотя и не обращались в ислам. То же самое относилось к христианам (несмотря на то что их монотеизм выглядел несколько подозрительно ввиду божественности Иисуса). Завоевание больших христианских территорий Сирии и Египта, таким образом, почти не потребовало внесения поправок в учение. «Людям Писания» было позволено исповедовать свою веру.

А что же с завоеванием персидских земель? Здесь толерантное отношение к местной вере, зороастризму, была проявлено творчески. Ведь у зороастрийцев отсутствовали писания, посвященные авраамическому богу, следовательно, их никак нельзя считать «людьми Писания». Нет, постойте: священные тексты, книга Авеста, у них все-таки была, значит, в каком-то смысле они могли считаться «людьми Писания», по крайней мере, «людьми неких писаний». Вывод: они тоже вправе рассчитывать на толерантное отношение!33 Позднее, когда мусульмане в ходе завоеваний проникли глубоко в Азию, оказалось, что и там есть возможность распространить ту же идею – дань в обмен на толерантность – на буддистов и индуистов34. А мусульманские правители в Африке решили, что и к политеистам можно проявить терпимость.

В итоге основной образ действий исламского государства был таким же, как у большинства древних империй: сначала покорить, затем обложить данью. А для упрощения сбора дани требовался мир по всей империи, будь то Pax Romana или Pax Islamica.

С течением веков исламская толерантность по отношению к христианам и иудеям (как и христианская толерантность по отношению к мусульманам и иудеям) претерпевала колебания. Когда в практику вошло добровольное обращение в ислам – иногда с целью избежать уплаты дани, иногда ради карьерных достижений, – численность христианского населения сократилась до таких пределов, что мусульмане больше не считали необходимым поддерживать с ним добрые отношения. Эти перемены, по-видимому, стали мотивацией для принятия ислама. Иудеи, менее склонные к обращению, хранили верность своей религии и порой подвергались преследованиям. Но в целом, как отмечал исследователь Клод Каэн, на протяжении веков ислам выказывал к иудеям большую терпимость, нежели христианская Европа35.

Тем временем новые интерпретации джихада продолжали появляться, в зависимости от обстоятельств оказываясь то резкими, то сдержанными. К началу XX века многие мусульманские мыслители основного направления лишили это учение оскорбительных коннотаций: исламскую «священную войну» оправдывали только целями самообороны36. Это сближение с западными взглядов на справедливую войну и побудило Саида Кутба сетовать в середине XX века на «плачевное состояние нынешнего поколения мусульман». Жалобы Кутба предвосхитили возрождение военных толкований джихада. К чему это привело, нам известно.

А теперь вернемся к вопросам, которыми мы задавались ранее: действительно ли учение о джихаде пустило корни в Коране и закрепилось в нем? Одобрил бы Мухаммад действия джихадистов? Одобрил бы Бог Коран?

Ответ на второй вопрос – «почти наверняка нет». Нигде, ни в Коране, ни в хадисах, нет ни намека на то, что Мухаммад приветствовал бы убийство женщин или детей, излюбленную практику современных джихадистов.

Ответ на первый и на третий вопросы также отрицательный. Учение о джихаде, то самое учение, на которое ссылаются современные джихадисты, появилось после смерти Мухаммада, а в Коране для него нет прочного фундамента. И действительно, то, что авторы учения так всецело полагаются на изречения, приписываемые пророку, а также то, что эти изречения и приписывания зачастую появились через подозрительно долгое время после его смерти, само по себе свидетельствует о том, как трудно найти обоснования для джихада в Коране.

Но есть и более общий вопрос: имеет ли значение вообще учение о джихаде? Несмотря на то что Усама бен Ладен был непрямым наследником Саида Кутба и делал акцент на «Аяте меча», который, будучи прочитанным обособленно, якобы оправдывает наступательный джихад, бен Ладен, в сущности, не пользовался этим учением. Призывы бен Ладена к борьбе с Америкой, как в его манифесте 1996 года, содержат ритуальное перечисление преступлений Америки против ислама; в этом вопросе всегда присутствовали и другие провоцирующие факторы помимо принадлежности к числу неверующих37. Бен Ладен всегда ухитрялся представить джихад, о котором идет речь, как в некотором смысле оборонительный маневр.

И с этим ничего не поделаешь. Когда люди рвутся в бой, они прилагают все старания, чтобы найти причины, по которым их борьба оправданна и по которым Бог на их стороне. Учение об оборонительном джихаде теоретически могло сэкономить время на формулирование таких провоцирующих факторов, но на самом или иначе приходится тратить. Человеческая психология такова, что нападения чрезвычайно редко предшествуют поводам для жалоб, независимо от того, сколько творческой энергии потрачено на создание этих поводов.

Все это не значит, что Писание не играет никакой роли. Для вербовки террористов-смертников важно, что именно в Коране говорится о попадании в рай мучеников, погибших во время священной войны, и насколько яркими красками живописуются райские наслаждения. (Не менее важно было и то, чтобы воины-христиане, отправляясь в крестовые походы, представляли себе небесные улицы, вымощенные золотом.)