Когда зазвонил телефон, взять трубку ему помешали не столько грязные руки, сколько чувство, что нет ничего, о чем ему хотелось бы теперь поговорить. Он нагнулся, посмотрел на определитель. Скрытый номер. Наверняка какой-нибудь продавец с неестественным голосом.

Телефон перестал звонить, но тут же затрезвонил снова. Эверт снова взглянул на дисплей и наконец ответил:

— Андерссон.

— Здравствуйте. Меня зовут Сага Бауэр, — послышался нервный женский голос. — Я из полиции, комиссар Службы безопасности. Мы разыскиваем вашу дочь, Беверли Андерссон.

— А что случилось?

— Она ничего не натворила, но я думаю, что она знает кое-что, что важно для нас.

— Она пропала? — слабым голосом спросил Эверт.

— Я рассчитывала, что вы сможете дать мне ее телефон.

Когда-то Эверт видел дочь своей наследницей. Он думал, что она продолжит традицию, будет жить в его доме, ходить в его сараи, хозяйственные пристройки и по его лугам.

Будет ходить по саду, который разбила ее мать, в заляпанных грязью зеленых резиновых сапогах, такая же толстая, как мать, но в кожаном пальто и с косой, перекинутой через плечо.

Однако Беверли уже в детстве была совсем другой. Это пугало его.

Она росла, и вместе с ней росло то, другое. Она отличалась от него, отличалась от своей матери. Однажды он зашел в сарай, когда Беверли была совсем маленькой, лет восьми-девяти. Она сидела в пустой тележке на перевернутом ведре и, закрыв глаза, что-то пела. Она вся ушла в звук собственного голоса. Эверт хотел прикрикнуть, чтобы она прекратила дурачиться, но светлое выражение на детском личике смутило его. С этой минуты он знал: в дочери есть нечто, чего ему не понять. И он перестал разговаривать с ней. Едва он пытался что-нибудь сказать, слова пропадали.

Когда мать Беверли умерла, в усадьбе воцарилось полное молчание.

Беверли начала надолго уходить из дома, могла пропадать где-то часами, иногда — сутками. Полиция привозила ее домой из мест, в которые она не знала, как попала. Ее мог увести с собой кто угодно. Ей было достаточно, чтобы с ней ласково заговорили.

— Мне нечего ей сказать. Так откуда мне знать ее номер? — по-сконски грубовато, словно через силу проговорил он.

— Вы уверены, что…

— Стокгольмцы! Вечно вы ничего не понимаете, — оборвал он и повесил трубку.

Он посмотрел на свои пальцы, сжимавшие трубку, увидел кровь на костяшках, грязь под ногтями, в лунках ногтей, в каждой складке и трещинке. Медленно подошел к зеленому креслу, взял приложение к вечерней газете, стал читать. Вечером наверняка покажут передачу памяти Оссиана Валленберга. Потом газета упала на пол. Эверт зарыдал. Он вдруг вспомнил, как Беверли сидела на диване рядом с ним и хохотала над глупостями из «Золотой пятницы».

Сага Бауэр громко выругалась. Зажмурилась и несколько раз стукнула кулаком по рулю. Медленно напомнила себе, что должна собраться с мыслями и двигаться дальше, пока не поздно. Она настолько ушла в свои думы, что дернулась, когда зазвонил телефон.

— Это снова я, — сказала Анья. — Соединяю вас с Гербертом Саксеусом из больницы Сердца Святой Марии.

— Хорошо, а что…

— Доктор Саксеус наблюдал Беверли Андерссон те два года, что она оставалась в клинике.

— Спасибо…

Но Анья уже переключила Сагу на другую линию.

Сага ждала, слушая гудки. Клиника Сердца Святой Марии, думала она. Вспомнила, что клиника находится в Торсбю, к востоку от Стокгольма.

— Это Герберт, слушаю вас, — сказал ей в ухо приветливый голос.

— Здравствуйте. Меня зовут Сага Бауэр, я из полиции, комиссар Службы безопасности. Мне нужно связаться с девушкой, которая была вашей пациенткой. Беверли Андерссон.

В трубке стало тихо, потом доктор спросил:

— С ней все в порядке?

— Не знаю. Мне надо поговорить с ней. Дело срочное.

— Она живет у Акселя Риссена, который… Он ее неофициальный опекун.

— Значит, она живет у Риссена? — Сага тут же повернула ключ зажигания и тронула машину с места.

— Аксель Риссен выделил ей комнату, пока она не найдет другое жилье. Ей всего пятнадцать, но было бы ошибкой принуждать ее уехать домой.

Дорога была почти свободной, и Сага ехала быстро.

— Можно спросить, от чего лечили Беверли?

Доктор Саксеус тяжело вздохнул:

— Не знаю, насколько это интересно… Как врач я бы сказал, что у нее, когда она поступила к нам, были серьезные личностные расстройства, кластер В. — У него был приятный глубокий голос.

— Что это значит?

— Неважно. — Саксеус откашлялся. — Но если вы спросите меня просто как человека, то я отвечу, что Беверли здорова, здоровее большинства людей… Я знаю, что говорю банальности, но на самом деле больна не она.

— Болен мир.

— Верно, — вздохнул доктор.

Сага сказала «спасибо», закончила разговор и свернула на Вальхалласвеген. Спина была такая потная, что приклеивалась к спинке сиденья. Зазвонил телефон; Сага рванула мимо светофора возле стадиона «Олимпия» в тот момент, когда желтый сменился красным. Звонила Анья.

— Я подумала, что тоже могу поговорить с отцом Беверли, — сообщила она. — Классный дядька, только у него был неважный день — пришлось возиться с раненой коровой. Он сказал — «я ее утешал». Прежде вся его семья жила в этом доме. Теперь он остался в усадьбе один. Мы поговорили про «Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона»,[49]под конец он принес несколько писем от Беверли. Он их даже не распечатывал — представляете, какой упрямый. Беверли писала свой телефон в каждом письме.

Сага несколько раз сказала «спасибо», потом остановила машину возле дома Риссенов и набрала номер мобильного Беверли.

Гудок за гудком исчезали в пустоте. Солнечный туман стоял перед церковью. Сага почувствовала, как дрожит от напряжения; времени оставалось все меньше, Йона вот-вот окажется один на один с Рафаэлем Гуиди.

Прижимая телефон к уху, Сага подошла к двери Роберта Риссена и позвонила. Вдруг в телефоне щелкнуло и послышался слабый шорох.

— Беверли, это ты? — спросила Сага.

Кто-то дышал в трубку.

— Беверли, ответь, пожалуйста. — Сага старалась говорить как можно ласковее. — Ты где?

— Я…

Снова тишина.

— Что? Беверли, что ты сказала, я не расслышала.