– Я тоже надеялся, но раз такое дело… И что не так с милым старым Ливенфордом?

Он помолчал, глядя в свою тарелку.

– Там мне было не очень-то хорошо, когда умер папа.

– Ты скучаешь по нему?

– Думаю, да. Но дело не в этом… совсем не в этом.

– А в чем тогда?

Лицо его, начиная от губ, стало бледнеть, и мне вдруг захотелось вскочить, рассчитаться и поскорее сесть в машину. Но что-то удержало меня, и, наклонившись к нему, я ждал ответа. И дождался. Медленно, не глядя на меня, Даниэль сказал:

– Когда мой папа умер, то есть погиб, упав с крыши, было много неприятных разговоров. – Он сделал паузу, и одна мысль ударила меня как электрическим током: неудивительно, что мать не хочет возвращаться в Ливенфорд.

– Да, Дэнни? – сказал я.

– Мальчишки кричали что-то мне вслед. И на дознании, после того как Канон Дингволл сказал мне…

Он замолчал, жалобно подняв голову, чтобы посмотреть на меня, – и я увидел слезы на его щеках. Как низко ты можешь опуститься, Кэрролл? Прекрати все это, ради бога. Ты разузнал более чем достаточно.

– Постой, малыш Дэнни. Ни слова больше. Ни в коем случае не будем тебя расстраивать. Вот, возьми мой носовой платок, а я схожу к стойке за твоими пирожными.

Мне пришлось сыграть в добросердечного дядю, и спустя пять минут он, успокоенный, забыв о слезах, уже ел свои меренги, лишь изредка судорожно вздыхая.

По дороге к машине, которую я припарковал на Тильштрассе, я надеялся, что это не повторится, но все повторилось. Сначала его рука, потом уже знакомое:

– Спасибо, вы так добры ко мне, доктор Лоуренс.

Но когда ты – Кэрролл, то, пережив короткое дурное мгновение, можно вполне отмахнуться от угрызений совести. Самосохранение – это первый закон природы. Все, что именовалось «Дэвиганы», всегда отдавало для меня ядом, я со всей решимостью должен был избавиться от них. Я ничего не имел против этого маленького полуживого кусочка серого вещества, но его мать меня уничтожит. Она всегда будет со мной на ножах и в один прекрасный день выдворит меня из Мэйбелле.

Когда мы сели в машину, небо налилось серовато-сизым цветом и запорхали, опускаясь на землю, мягкие снежные хлопья.

– Видишь, Даниэль, – рассуждал я, – снег начинается. Скоро будет зима, а для тебя это не очень-то подходит.

– Я люблю снег, – сказал он и, глядя на это прекрасное медленное падение белых перьев, пробормотал себе под нос, как бы объясняя свои слова: – Это просто ангелы устраивают бой подушками.

– Они, должно быть, вытряхивают ад из самих себя, – сказал я, притом что снег повалил гуще.

Я нажал на газ, и мы поехали.

Ехать было непросто, так как стеклообогреватель работал неважно, и где-то возле Кура я подумал, что, возможно, придется остановиться и приладить цепи к колесам. Но на исходе десятого часа мы все-таки добрались до Мэйбелле.

Я оставил мальчика в шале, где его ждала мать, чтобы уложить в постель, и направился в главное здание. Хозяйка, догадавшись, что я приехал, лишь по включенным фарам автомобиля, так как снегопад приглушал все звуки, встречала меня у входа, и хотя она вела себя сдержанно и официально, но, к моему удивлению, отнюдь не враждебно.

– Schlechte Nacht[203], Herr доктор. С благополучным возвращением. – Затем, когда я скинул пальто и шарф: – Haben Sie Hunger?[204]

– Почти ничего не ел весь день.

Она кивнула и вышла. Дальнейшие сюрпризы были впереди. В моей комнате топилась печь, стол был накрыт для ужина, и тут же старая перечница появилась с подносом; на нем я распознал супницу, от содержимого которой исходил парок, и увидел то, чего не пробовал годами, – большое блюдо с доброй половиной оставшегося после ланча стейка и пирог с почками.

Мне не терпелось приступить к еде, но, растаяв от такого отношения, не садясь, я сказал:

– Полагаю, вы хотите все узнать.

– Nein, Herr доктор. – И, поскольку я удивленно воззрился на нее, она продолжила: – Простите, но Катерина так волноваться, и я тоше, что я звонить на телефон старшая медицинская сестра доктор Ламотт. Мы всё знаем, увы. Знаем тоше, что все, что вы сказать об эта плохая болезнь, абсолютно и правильно.

Со стороны Хюльды это было весьма красноречивым возмещением ущерба, нанесенного мне, и если бы я не так продрог, то, наверное, светился бы. Я же пристроился к супу и активно заработал ложкой, а Хозяйка продолжала:

– Итак, теперь, без сомнения, решено, что Катерина и малшик должны остаться здесь. Сегодня днем я послать экспресс-почта письмо Herr Скригемур, я написал, как она незаменим для меня, а то я столько лет биться одна без надлежащий помощь. Он согласится. Это точно. Так что, Herr доктор, я желаю вам gute Nacht.

Сказав это, она сделала книксен, что с недавних пор добавила к своему формальному полупоклону, и вышла.

После супа я не спеша, раздумчиво съел стейк и почки, смакуя вкус отличной шотландской пищи. Съел все подчистую, и ничто не могло быть вкуснее. Несомненно, бойкая Катерина уделяла гораздо больше внимание Хюльде, чем тому, кому хотелось бы, чтобы его хорошо кормили. Что ж – ладно, пусть ведут себя пока как пожелают. Я держал козырную карту. На данный момент ее не было у меня в рукаве, но будет, потому что я знал, где ее взять.

Поужинав, я, хотя и наелся до отвала и чувствовал усталость, сел и целенаправленно написал письмо в газету «Ливенфорд геральд», запросив прислать мне обратной почтой выводы следствия по делу Дэвигана.

Спал я скверно. До сих пор я воздерживался от того, чтобы подробно остановиться на своем безудержном фантазме, который меня мучит. Это личное. То, что меня беспокоит. И поскольку речь идет о явной галлюцинации, как слуховой, так и зрительной, я предпочитаю о ней помалкивать. Тем не менее в последнее время приступы участились, и прошлой ночью я пережил одно из самых беспощадных наваждений. По сути, это был всеподавляющий ночной кошмар.

Началось как обычно. Тьма и запустение в странном молчащем городе. Чувство душераздирающего одиночества и потребность, немедленная и страшная, в помощи, желание убежать. Затем возникло предчувствие ужаса, стал раздаваться стук медленных, преследующих меня шагов, настойчивых и намеренных, повторяющихся эхом на пустой улице за моей спиной.

Я побежал. Обычно я бежал быстро. Но на сей раз у меня словно гири были на ногах, и я, сделав невероятное усилие, смог лишь семенить. Звуки позади меня становились все слышнее и ближе. Вот-вот меня настигнут. Я чуть ли не ощущал прикосновение невидимой руки к плечу. Я метнулся в переулок. Тут же я оказался в сети узких улочек, обозначенных рядами низко расположенными окон – на каждом были красные занавески, и все окна были открыты, суля надежду на бегство и спасение. Но стоило мне только потянуться к ним, как порывы ветра, дующего по переулкам, начинали захлопывать окна одно за другим. Так я достиг пустой площади, окруженной высокими полуразрушенными зданиями, через которые я, задыхаясь, весь в поту, пытался прорваться – а преследование неумолимо продолжалось.