Полетаев чуть приподнял брови. Вид у него был озадаченный.

— Послушайте, вам не надоело?

В горле, мешая говорить, стоял тяжелый ком.

— Сергей Павлович, если вы думаете, что я получаю от этого удовольствие…

Полетаев досадливо отмахнулся.

Через полчаса в прохладной полутьме каменной трапезной собралось так много народа, что Даша растерялась.

— Палыч, здесь посторонние, — беспомощно обратилась она к Полетаеву, разглядывая чужаков — гостей ранчо.

— Ну и что? Ты же не собираешься зачитывать секретный доклад по внутренней политике страны.

— А может, соберемся в другом месте?

— Где? За ворота нас не выпустят. На солнцепеке сидеть тяжело. И потом, если кто захочет, и туда придет. Мы же не можем запретить отдыхающим отдыхать. Раз уж у самих не получается…

— Рыжая, не тяни! — поторопил ее Ример и заказал себе пива.

Гоша с Виктором Семеновичем, как два встревоженных стервятника, смотрели на нее не мигая.

— И правда, пора начинать.

Даша пожала плечами.

— Хорошо. Для начала я хочу принести извинения нашему чешско-американскому товарищу, мистеру Харрису за вчерашнее необоснованное подозрение.

Ян поклонился, раздались аплодисменты.

— В самом деле, я оказалась не права. Меня сбили с толку очевидность мотива и романтичность прочитанной истории. Тетрадь, кстати, опять украли.

Все переглянулись.

— Повторите. — Полетаев непроизвольно поднялся со своего места.

— Да-да, вы не ослышались, украли.

— Врет! — скрипнул Виктор Семенович. — Это она специально так говорит, чтобы ее не отдавать.

— Стала бы я вас бояться! — Даша презрительно скривила губы. — Но я хотела говорить не об этом. Тетрадь мне больше не нужна, потому что теперь я точно знаю, кто убийца.

Стало так тихо, что даже официанты перестали протирать бокалы и замерли.

— А давайте все возьмемся за руки, — вдруг предложил Ример, — как на сеансах этого… как его… Ну, когда духов вызывают…

— Столоверчения?

— Точно. Во-первых, в тему, а во-вторых, никто не сможет удрать, после того как его обвинят.

— Николай, я вполне обойдусь без ваших комментариев, — холодно заметила Даша. — К тому же хочу предупредить сразу: сбежать отсюда никому не удастся, ранчо охраняется.

Народ удивленно переглянулся:

— Это правда?

— Попробуйте — убедитесь сами.

— Ладно. — Ример не унывал. — Тогда будем держаться за стол, чтобы не упасть. Рыжая, валяй!

Даша не заставила себя уговаривать:

— Как я уже говорила, меня сбила очевидность мотива: наследство. Но я упустила из виду тот факт, что других претендентов на это наследство действительно нет. Что же остается?

— Пойти и повеситься, — тихо прошептал Ример.

Кто-то захихикал. Даша подняла тяжелый взгляд на вдовца:

— Вам еще представится такая возможность. Наверное, это лучше, чем пожизненное заключение сразу в трех странах. А если удастся доказать, что и жену свою вы убили, то вам и вовсе грозит электрический стул. В Америке с гуманизмом борются.

Ример покатился со смеху:

— Я знал это еще до того, как ты проснулась.

— Что? — Даша изобразила презрение.

— Что следующим буду я. Слушайте. — Вдовец отхлебнул большой глоток пива и вытер усы. — Предлагаю пари: я признаюсь во всех убийствах, если только Рыжая объяснит, каким образом я убил свою жену. Если не ошибаюсь, все это время я находился в Москве. А Америка, она ведь не Западное Бирюлево, туда на такси не доедешь.

— Все очень просто: у тебя был сообщник.

— О! Как оригинально! И кто же он, этот таинственный подлец?

— Не он, а она. — Даша понизила голос почти до шепота: — Тебе помогала любовница.

— И кто же она?

— Катерина!

Послышался шорох, потом стук. Все обернулись. Виктор Семенович опять лежал на полу.

Через пятнадцать минут все более или менее успокоились. Виктора Семеновича попрыскали водой и усадили в принесенное с улицы кресло, так как он категорически отказался покинуть помещение. Катю удалось привести в чувство коньяком. Римеру перевязали руку, которой он расколол кружку. Все остальные успокаивались сами, кто как мог: Гоша, узнавший, что его жена не только убийца, но и изменщица, заказал себе водки, Ян просто минеральной воды, но с большим количеством льда, а Полетаев выпил какую-то таблетку.

— Вы можете не поверить, Дарья Николаевна, — сказал он морщась, — но до сего момента я пребывал в полной уверенности, что удивить меня хоть чем-то в этом мире уже просто невозможно. Каюсь, поспешил с выводами. Кроме того, зная историю вашего развода, я был уверен, что всех лишних друзей и родственников вы уже посадили.

Даша чуть не плакала:

— Думаешь, я получаю от этого удовольствие?

— Думаю, что — да. Иначе к чему весь этот цирк?

— Ах, цирк! А факты?

— Факты! — Полетаев рассмеялся как человек, которому сообщили, что по ошибке удалили не тот зуб. — Я и забыл, что ты у нас герой социалистического труда по сбору фактов. У тебя их больше, чем волос на голове у всех присутствующих…

— Хорошо, допустим, вчера я ошиблась мотивом, ну и… преступником. Но сегодня я уверена на сто процентов.

— Раз уверена — обгоняй, — встрял в их диалог Ример. Он уже полностью владел собой. — Но учти, если тебе опять не удастся с доказательствами, я собственноручно размажу на твоем личике все конопушки. Поняла?

Даша съежилась и жалобно посмотрела на Полетаева. Тот молча указал Римеру на его место, а соседке шепнул на ухо:

— Учти — я добавлю. — И уже громко: — Начинайте, мы внемлем.

Даша сделала глоток воды, тихонько откашлялась и начала. Голос ее звучал неуверенно, словно она в темноте, на ощупь пыталась отыскать верный путь.

— Вчера, обвинив Яна, я, разумеется, ошиблась, но не намного. Дело происходит все с теми же, все там же, но только мотивом на этот раз являются просто деньги. Да. — Она задумалась. — Жили-были две дамы. Одного возраста, одного характера и принципов. Хотя и жили в разных странах. Волей случая эти дамы оказались родственницами: состоялась свадьба дяди с племянником.

До этого Яну и Прохазке переводил Ример, но после того как его обвинили во всех смертных грехах, он просто сидел и слушал докладчицу. Теперь Прохазке приходилось самому догадываться, о чем идет речь, и заодно переводить это юному Харрису. Получалось у него это не очень здорово. На слабое знание русского языка накладывался еще и сумбур, царящий в голове рассказчицы.