В любом случае, пора действовать! Ваш ход, мастер Тигренок!

Стриж оглядел парк. Под окном газон с кустами роз, в пяти шагах от стены — дорожка, обсаженная кипарисами. Десяток садовников: подстригают олеандры вдоль аллей левее башни, метут дорожки и высаживают цветы за фонтанами, шагах так в пятидесяти. Дюжина гвардейцев, постоянно марширующих вдоль фасада, как раз удаляется направо.

Пять минут форы? Успею!

Стриж спрыгнул со второго этажа на газон и отбежал под прикрытие кипарисов.

Едва он спрятался, как со стороны парадного подъезда послышался стук копыт и голоса. Садовники, подметающие дорожки, разом повернулись туда, поглядеть на выезд. Тех, что слева, скрывали три ряда кустов и деревья.

Стриж метнулся через дорожку, моля Хисса, чтобы гвардейцам не пришло в голову обернуться на шорох. Замер около кипариса, огляделся: никто не видит. Поправил кружевной ворот так, чтобы не видно было ошейника и, нацепив на лицо выражение «благородный шер скучать изволят», вернулся на дорожку и вальяжной походкой направился к клумбам. Не обращая внимания на садовников, остановился около самой большой, оглядел ее — в меру скептически, в меру равнодушно — и шагнул прямо в середину, сминая только что высаженные желтые колокольчики.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Но, светлый шер… — испуганно вскрикнул ближний садовник и осекся под презрительным взглядом. — Что угодно вашей милости?

Выдержав паузу, чтобы слуга проникся собственным ничтожеством, Стриж повелительно указал на лиловую хризантему. Садовник с облегченным вздохом кинулся к ней, срезал и с поклоном подал «милости». Не изволив даже кивнуть, Стриж забрал цветок и прогулочным шагом направился прочь.

«Беги, Стриж, беги! Так просто!» — дрожало внутри перетянутой струной. Ноги сами норовили повернуть в парк, подальше от дворца. Вот на ту тропинку, и прямиком к улице Трубадуров, а там рукой подать до наставника.

Но, лишь глянув в сторону густых крон Леса Фей, он развернулся и пошел к служебному подъезду, знакомому со вчерашнего дня. Притворяясь очень занятым самим собой придворным, он добрался до покоев ее высочества. И понял, что опоздал: башня сверкала, гудела и дрожала, словно внутри бушевал ураган. Хотя… почему словно? Шуалейда вернулась и не нашла игрушки на месте.

Стриж остановился. Соваться туда?! Чистое самоубийство. Бежать — тем более. Ну и чего тогда бояться? Раньше смерти не умрешь.

Подмигнув гвардейцам у дверей, он спрятал лиловую звезду, так похожую на ее глаза, под полу сюртука и шагнул в башню Заката.

Шуалейда шера Суардис

Шу не успела ответить себе, что собирается делать с Тигренком, как он нашелся — за десяток шагов до дверей башни.

От облегчения Шу едва не села, прямо где стояла — на пол. Он живой. Живой, ширхаб его дери! Но как он посмел ослушаться ее?! Ведь человеческим языком сказала: не выходи! А если бы он попался в руки Бастерхази? Или, что ничуть не лучше, Ристане?! Собирала бы сейчас своего Тигренка по кусочкам, если бы нашла те кусочки!

К тому моменту, как Тигренок вошел в башню Заката, Шуалейда кипела, а вместе с ней — эфирные потоки. Она бы сама залюбовалась буйством стихии, если бы ее сейчас интересовало хоть что-то, кроме упрямого, наглого, совершенно потерявшего чувство самосохранения золотого шера. Это же надо, едва избежал виселицы, и вот вам — сбегает! От нее!.. Да как он посмел!..

Посмел. Не только сбежать, но и вернуться. Войти в кипящий красковорот ее покоев и — ширхаб его нюхай, вот это наглость! — улыбнуться ей. Ясно, радостно и без малейшего раскаяния.

Шу еле удержалась, чтобы не спустить на него клубящихся у ее ног эфирных змей. Или химер. Или еще каких чудовищ — они бы приняли любую форму, повинуясь ей.

«Спокойно, — велела она себе. — Не стоит рушить дворец только потому что некий синеглазый менестрель тебя ослушался. Надо дать ему шанс извиниться».

— Я не разрешала тебе покидать башню, — почти спокойно сказала она, и чудовища у ее ног зашипели и заскрежетали, словно трущиеся друг о друга ледяные глыбы.

Любой разумный человек на его месте склонился бы перед ее гневом, попросил прощения. Но не этот. Менестрель!

Этот — лишь пожал плечами, словно не видя ее ярости, не ощущая мороза, сковавшего башню Заката ледяным панцирем. И улыбнулся еще яснее, еще светлее. Мало того — шагнул к ней, глядя ей в глаза…

От его взгляда, от его самоубийственного нахальства — ее обдало жаром, словно по венам разлилась кипящая лапа, сердце заколотилось еще быстрее, дыхание перехватило, и захотелось сейчас же, немедленно…

О боги. Она что, с ума сошла? Целовать его — когда он посмел ослушаться? Да он!.. Да его!.. Да она!..

Она так ясно представила, что именно хочет с ним сделать прямо сейчас, так отчетливо ощутила нежность его губ, тепло его сильного тела, сладкий вкус его желания и боли — что не выдержала, шагнула к нему…

И тоненькая нить контроля над разъяренной стихией лопнула, чудовища сорвались с поводка, завыли, заметались, сметая и морозя все вокруг. Шу на миг ослепла от нестерпимого сияния собственной магии — и от ужаса от того, что она натворила. Вокруг все гремело и скрежетало, рушилось и звенело, целое мгновение, бесконечно длинное и страшное, и вдруг стихло. Только где-то рядом раздался жалобный писк.

Шу открыла глаза, готовая увидеть перед собой все что угодно — вплоть до повторения Олойского ущелья с сотнями трупов — кроме того, что престало перед ее глазами в реальности.

Ширхабом нюханый Тигренок так и стоял на том же месте, в трех шагах от нее. Целый и невредимый.

От облегчения у Шу ослабли колени. Обошлось! Она потеряла контроль, но все обошлось! Не считать же за потери разгромленную гостиную! Подумаешь, мелочи какие… главное — он живой!

Живой…

Она качнулась к нему — обнять, убедиться…

И тут снова что-то запищало.

Наваждение спало. Шаг так и остался незавершенным.

— Ты… — непослушными губами прошептала Шу, отступая на безопасное расстояние, — шихраб тебя нюхай…

Тигренок усмехнулся, глядя на нее, как на добычу, и аккуратно отцепил от сюртука белого котенка: тот вцепился всеми когтями, шерстка дыбом, уши прижаты, сам крупно дрожит. Опустил на пол — только сейчас Шу осознала, что рукав его сюртука порван и окрашен кровью, на щеке алеет глубокая царапина, а сам он пахнет болью, азартом и желанием. Вкусно, до головокружения вкусно, и хочется еще…

Словно в ответ, Тигренок перевел взгляд на ее губы, сделал шаг, протягивая к ней руку.