Женевьева кивнула, толком не расслышав. И в очередной раз содрала омертвевшую кожу с губы.

Зазвонил мобильный Шарли. Она поставила стакан и посмотрела на высветившийся номер. Нет, это был не тот, которого…

– Алло?.. Мадам Коменчини, добрый день… что?.. КАК?!!

* * *

В зале ожидания они были одни. Слышался звон стекла, звяканье ложечки о стакан, какое-то инопланетное попискивание приборов, все это не особо успокаивало. Инспектор Валери Клотильд ласково погладил Гортензию по голове и заговорил, чеканя каждое слово. Гортензии даже показалось, что она больна. Но инспектор Клотильд, как и большинство взрослых, когда обращаются к детям, этого не сознавал.

– Женщина, которую вы увидите, – одна из двух последних выживших, – сказал он, – но ее не опознали. При ней не нашли никаких документов. Рядом тоже. Есть разные возможности выяснить, кто она, но на это уйдет время. Если это твоя тетя Юпитер, лучше узнать это сейчас, правда?

В дверях появилась медсестра.

– Вы можете вой ти. Только ненадолго. Она спит.

– Готова? Ты не обязана, Гортензия.

– Все хорошо.

Инспектор взял Гортензию под локоть, и, пройдя по коридору, от пола до потолка обшитому зеркальным пластиком, они вошли в палату номер 112.

Гортензия зажмурилась, глубоко вдохнула и открыла глаза.

На высокой металлической кровати кто-то лежал. Часть лица была скрыта под повязками. Гортензия подошла ближе. Валери Клотильд остался стоять у двери, под табличкой «112», держась левой рукой за правое запястье.

Глаза под повязками были закрыты. Прозрачные пластиковые трубочки тянулись из носа и рта. Кожа была темная, как у тети Юпитер, но Гортензия не смогла бы сказать, женщина это или мужчина. Тем более узнать Юпитер… Юпитер разговаривала, встречала вас на вокзале, жарила лук, красила ногти, быстро ходила, щурила глаза и поджимала губы.

Лежащий перед ней человек был неподвижен и нем.

Гортензия смотрела, долго смотрела изо всех сил. Но, насмотревшись, повернулась к инспектору Клотильду, который по-прежнему стоял под табличкой «112», держась правой рукой за левое запястье.

– Вряд ли, – сказала она очень тихо.

Он кивнул, ущипнул себя за ухо с колечком, он всегда так делал, когда был в замешательстве, Гортензия заметила. У двери палаты она остановилась, повернулась и в последний раз взглянула на лежащего на кровати человека в повязках.

– Минутку, – сказала она и вернулась назад.

Она протянула руку к краю кровати в изножье. Осторожно приподняла простыню. На белом фоне лежала красивая ножка цвета карамели, мягкая, припухшая. Ногти были покрыты золотистым лаком, и на каждом, кроме мизинца, розовели лепестки маргаритки.

– Это она. Это тетя Юпитер.

13

Невеселая. Недовольная. Не в духе…

Не в настроении. Не в духе. Недовольная. Муху проглотила Вот какой была Беттина уже пять дней. Пять долгих, медленных, тягучих дней…

Прощайте, танцы и фейерверк четырнадцатого-чего. Прощайте, свиньи и телевизоры. Прощай, Огюстен. Они даже не успели проститься. Ни с котом Гримасом, ни с воробьями, изображающими кольца Сатурна. Пришлось живо-живо разбирать палатки, собирать вещи, загружаться в сердитую машину и иметь дело с двумя матерями в ярости.

Ингрид запрыгнула на колени к Беттине, и та рассеянно ее погладила.

– Интересно, откуда могла взяться такая куча нечистот! – крикнула Шарли с крыши.

После недавних гроз водосток снова забился.

– Если бы меня не посадили дома на неделю, я бы тебе сказала, – отозвалась Беттина.

– Ты только посмотри! На одной крыше! Откуда это?

Вырисовываясь силуэтом на фоне шифера, она размахивала газетной страницей.

– Если бы я не сидела дома пять дней, я могла бы тебе ответить, – стояла на своем Беттина.

– Генерал де Голль встретился с канцлером Германии… Какого черта делает на крыше нашего дома этот листок полувековой давности?

– Если бы я не сидела дома… – тянула свое Беттина.

– Ты хочешь взять меня измором? У меня неисчерпаемый запас терпения.

– Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУУУУУ! – взвыла Беттина с лужайки.

– Ты и твои подружки получили то, что заслужили. Ложь. Обман. Предательство. Вероломство. Ренегатство. Надувательство. Иные подвергались китайской пытке и за меньшее. Не жалуйся, осталось всего два дня.

Ингрид легко соскочила с колен Беттины. Она запрыгнула на перила, оттуда на новенькую беседку, оттуда на конек крыши, оттуда на водосток к Шарли, где принялась обнюхивать «кучу нечистот».

– Это несправедливо. Почему это животное делает за четыре секунды то, на что мне требуются пятнадцать минут, лестница и изрядная доза головокружения?

– Я бы тебе ответила, если бы…

Беттину перебил крик. Она подняла голову и сама закричала еще громче. С жуткой скоростью падающего камня тело Шарли летело в пустоте прямиком в траву.

Но в траву оно не упало. Его поглотила, сантиметрах в шестидесяти, большая клумба гортензий. Беттина застыла, оторопев.

Надо было подойти. Заглянуть в клумбу. Но она была не в состоянии. Она боялась того, что могла увидеть…

– Может быть, помогла бы мне, чем стоять как пень? – простонал голос Шарли из гортензий.

Она встала, вся в стеблях, цветах и листьях, отплевываясь землей и зеленью. Левую руку она прижимала к груди, и лицо ее было искажено мучительной болью. Побледневшая Беттина подбежала к ней.

– Что ты сделала?

– Я – ничего. Это Ингрид. Она бросилась на птичку. Но между ней и птичкой была я. Гадство!.. Кажется, я, – продолжала Шарли на выдохе, – я… сломала… руку!..

И она упала без чувств на клумбу гортензий, безвозвратно примяв цветы, устоявшие после первого падения.

Беттина побежала в дом позвонить врачу и в скорую. Когда они приехали полчаса спустя, она уже уложила сестру на траву, укрыла одеялом и подсунула под голову подушку.

– Долго же вы, – слабым голосом сказала Шарли санитарам. – Я задыхаюсь под этим одеялом. Но моя сестренка видела слишком много фильмов и уверена, что так надо. Снимите его с меня, ради бога.

Врач улыбнулся. Он присел на траву рядом с Шарли, обследовал ее кости и суставы, определил перелом локтя и сказал, что необходимы дополнительные обследования, чтобы исключить всякие сомнения.

– Эти цветы проявили героизм, – улыбнул ась Шарли. – Я напишу президенту. Чтобы их наградили орденом «За заслуги».

Ее уложили на носилки и занесли в машину. Беттина вскочила на ступеньку, готовая сесть у изголовья раненой.

– Стоп! – сказала раненая умирающим голосом. – Ты не забыла, что должна сидеть дома еще два дня?

* * *

Женевьева закрыла кассу, положила шарик абрикосового мороженого в вафельный рожок и заперла киоск. Свой получасовой перерыв она решила провести на песочке, смакуя мороженое. Купаться ей сегодня не хотелось.

Теперь на пляже все знали, кто она. С ней здоровались, она улыбалась. Она увидела Дарию с