– Не было? Ярко-желтый шарф?

– Погодите. Да, – сказал Перегрин, побледнев. – Конечно. Я… я помню. Потом.

– Но не сначала? Когда говорили с Джоббинсом?

– Тогда не помню. Не видел.

– Пожалуйста, ни с кем не говорите о пальто, Джей. Это очень важно. И даже, – добавил Аллейн дружеским тоном, – с вашей Эмили.

– Хорошо. А можно узнать, почему это так важно?

Аллейн объяснил.

– Теперь ясно. Хотя это вряд ли вас особо продвинет, да?

– Если никто не знает об обмене…

– Ну да, точно. Это я сглупил.

– Вот теперь действительно все. Простите, что задержал вас до неприличия долго.

Перегрин пошел к двери, помедлил и вернулся.

– Я сделаю все, что смогу, чтобы написать мою Кондусисиаду… или Кондусиссею?

– Да хоть Кондусисиану. Неважно. Я рад, что вы решили помочь. Спасибо. Дадите знать, как будет готово?

– Обязательно. Где вас найти?

– Здесь я буду, наверное, еще часок. А потом – куда меня направит расследование. Мы оставим в театре констебля. Если я уеду, он примет сообщение. Вы в самом деле не против?

– В самом деле. Если это хоть чем-то поможет.

– Спасибо. А сейчас до свидания. И по пути – не попросите мистера Найта войти?

– Конечно. Уже половина первого, – заметил Перегрин. – Боюсь, он взбрыкнет.

– В самом деле? – спросил Аллейн. – Давайте его сюда.

I

Маркус Найт выглядел не взбрыкнувшим, а скорее, зловещим. Он вошел с видом человека, делающего колоссальное одолжение. Когда Аллейн принес извинения за то, что заставил долго ждать, Найт только махнул рукой, словно говоря: «Забудьте. Тем не менее…»

– В нашей работе, – сказал Аллейн, – никогда не угадаешь, сколько продлится разговор.

– От моего внимания не ускользнуло, – заметил Найт, – что вас почтили визитом.

– Хартли Гроув? Да. Он кое о чем подумал.

– Он думает о многих вещах, как правило – крайне оскорбительных.

– В самом деле? Тут все было вполне безобидно. Я хотел вас спросить: вы обращали внимание на пальто мистера Гроува?

На пальто мистера Гроува мистер Найт внимание обращал, о чем коротко и сообщил с отвращением.

– Впрочем, чему удивляться. Вполне в его стиле. Одно к одному. Боже, что за наряд! Какая наглость!

Стало ясно: он не знал, что пальто было отдано Джоббинсу.

Аллейн вкратце проверил передвижения Найта. Тот доехал на своем «ягуаре» от театра до дома на Монпелье-сквер, где, как обычно, его ждал ужин – ему прислуживала итальянская пара. Приехал он в десять минут первого и больше не выходил, хотя подтвердить этого никак не может.

Настоящая мужская красота встречается не часто. Маркус Найт был наделен ею в полной мере. Овальное, изящно очерченное лицо, гордый нос, чуть раскосые глаза и гладкие волосы – все это будто сочинил художник эпохи Возрождения или даже тот самый неизвестный автор портрета неизвестного мужчины, которого многие исследователи называют графтонским Шекспиром. Гармоничное сложение Найта объявляло о себе через все покровы, и двигался он с грацией леопарда. Сколько ему лет? Тридцать пять? А может, сорок? Неважно.

Аллейн по собственному изысканному сценарию осторожно подвел Найта к работе его коллег-актеров. Выслушал совершенно эгоистичное, но точное одобрение пьесы и целый ворох язвительных замечаний, когда зашла речь о работе остальных актеров, особенно Гарри Гроува. Как выяснилось, мистер У. Г. прочитан Гроувом неправильно. На внешних эффектах. Вульгарно. И даже манерно, заявил Найт.

Аллейн заговорил о похищении перчатки и документов. Найт порадовался, что все возвращено. А точно нет никаких повреждений? Аллейн ответил утвердительно и затронул тему непомерной стоимости сокровищ. Найт несколько раз неторопливо и величаво кивнул.

– Уникальные вещи, – сладкозвучно произнес Найт, – уникальные!

Интересно, что он сказал бы, узнав о подмене Джереми?

– Ну что ж, – пожал плечами Аллейн. – По крайней мере, мистер Кондусис и американский покупатель могут вздохнуть спокойно. Я все гадаю, кто она такая.

– Она?

– В самом деле, я сказал «она»? – воскликнул Аллейн. – Наверное, из головы не выходит миссис Констанция Гузман.

Потрясающе, с какой легкостью, с какой виртуозностью цвет лица Найта сменился с багрового до белого и обратно. Найт хмуро сдвинул брови и прикусил верхнюю губу. Аллейн даже пожалел, что роль Уильяма Шекспира не давала возможности так наглядно продемонстрировать ярость.

– Что этот тип, – начал Найт, поднимаясь и нависая над Аллейном, – что этот Гроув сказал вам? Я требую ответа. Что он сказал?

– О миссис Констанции Гузман, вы имеете в виду? Ничего.

– Лжете!

– Вовсе нет, – спокойно ответил Аллейн. – Гроув даже не упоминал ее. Правда. Просто она – всем известный коллекционер. А в чем дело?

Фокс кашлянул.

– Поклянитесь, – начал Найт очень тихо, и голос нарастал в течение тирады, – поклянитесь, что имя Гузман не… э-э… не произносилось рядом с моим. Здесь, в этой комнате. Сегодня. Поклянетесь? А?

– Нет, не поклянусь. Произносилось.

– Подонок! – внезапно взревел Найт. – Вцепился зубами и когтями! Даже не пытайтесь возражать. Он предал мою откровенность, о которой я очень, очень сожалею. Минута слабости с моей стороны. Тогда я еще не знал, с каким отребьем имею дело… А он… он рассказал… рассказал ей, мисс Мид? Дестини? Можете не отвечать. Я читаю ответ на вашем лице.

– Я не говорил с мисс Мид.

– Они смеялись вместе! – взревел Найт. – Надо мной!

– Если так, то, конечно, это ужасно, – сказал Аллейн, – но, если позволите заметить, мы обсуждаем совершенно другое дело.

– Видит Бог, не другое, а связанное! – страстно возразил Найт. – Я вам объясню. Я проявлял сдержанность. Запрещал себе говорить об этом человеке. И строго соблюдал запрет, дабы меня не сочли предвзятым. Но теперь – теперь! – я скажу, скажу со всей убежденностью: если, как вы полагаете, этот ужасный мальчишка не виноват, и если он придет в себя, и если на него напал тот, кто убил Джоббинса, и если он вспомнит, кто на него напал, он укажет пальцем на Хартли Гроува. Вот!

Аллейн, последние пять минут ожидавший, когда дозреет это заявление, позволил себе несколько секунд посидеть с ошарашенным видом. А потом спросил Маркуса, есть ли у того причины – помимо, торопливо добавил он, уже перечисленных – для такого заявления по поводу Гарри Гроува. Ничего нового не выяснилось. Только мрачные и смутные рассуждения о репутации и темном прошлом.