Я бросилась бежать по сугробам, которые доходили мне временами до пояса. Бегом это назвать было невозможно, но я бежала и бежала. Я услышала за собой крик и ругань, обернулась на секунду – Винт все-таки вышел и бежал за мной. Наверное, ему было тяжелее вылезать из сугробов. И вряд ли он бегает по утрам, так как я – в любую погоду и при любых обстоятельствах жизни. Уже через три минуты я бежала по дороге, по которой пришла сюда. Еще раз обернувшись, я видела, что он отстал. Больше никто из коровника не вышел. На бегу я быстро набрала в рот снега, прожевала его и выплюнула. У меня мелькнула мысль – не сообщить ли в полицию, но я решила подумать об этом позже, когда я буду на приличном расстоянии от фермы и ее жутковатых обитателей.

Я бежала и бежала, хотя меня никто уже не преследовал. Но я не могла остановиться. Сил не было, но я бежала, чтобы поскорее выйти на светлое место. Холода я поначалу не чувствовала, хотя без одного рукава ощущение было очень странное. Через какое-то время я оказалась на той же самой улице. Я сначала ее не узнала, не видела в первый раз знак «тупик». Значит, эта дорога дальше никуда не ведет. Не случайно там оказались, выходит, эти люди. С отцом Андреем мы проезжали ферму с другой стороны, со стороны проселочной дороги.

Оказавшись на жилой улице, я пошла чуть помедленнее. Сердце стучало уже не в груди, а как будто в голове. Я знала, что останавливаться после такого бега сразу нельзя. Постепенно восстановилось дыхание. Не зря я бегаю по утрам. Я бы не смогла убежать иначе.

Мне повезло. Мне повезло как никогда. Я не задумывалась над тем, везучая ли я. Да, наверное. Столько раз за последние дни мне везло. Как я убежала от Раи и ее подельников. Как вовремя переложила паспорт и кошелек в куртку. Как Наташа на вокзале подарила мне театральную карточку. Как я встретила Ростовцева. И вот, сегодня… Если верить в то, что меня оберегает ангел-хранитель, невидимый и неслышимый, сколько же ему за это время пришлось махать крыльями, спасая меня? Наверное, израсходовал уже весь свой запас волшебной силы… Пошел отдыхать…

Я услышала сигнал телефона во внутреннем кармане. С тем, как я живу, внутренний карман, прочно закрывающийся на молнию – это самое необходимое. Мне опять писал Андрей. Теперь он прислал видео. Я не стала на морозе открывать его, боясь, что телефону станет плохо так же, как моим рукам – варежки остались где-то на ферме, вместе с шапкой, шарфом и рукавом. Я видела, что это какая-то песня, под которую романтичная девушка в белом легком платье бредет по краю пруда или озера. Почти как я сейчас…

Справа от меня был как раз тот почти упавший на бочок дом, который я видела еще раньше. Тот, который когда-то был зеленый или голубой – сейчас это уже не поймешь, особенно в темноте. И ставни были резные, белые. Окошки, правда, маленькие. И маленькая веранда. Но в доме даже была печка. Я разглядела покосившуюся кирпичную трубу.

Не знаю, почему я остановилась у калитки. Забор поехал набок, но остановился – крепко стоял под углом градусов тридцать. На дверцу калитки была накинута проволока. Сад был завален снегом, следов никаких не было. Я пошла прочь. Потом, словно меня кто-то позвал, остановилась, постояла мгновение и резко вернулась. Я слышала запах. Так пахнут дрова, когда топится печь. Вокруг было много домов, дыма в темноте все равно не было видно. Топить могли в любом доме. Но запах я услышала, когда стояла у калитки. Я осторожно сняла накрученную проволоку с двери, с трудом открыла ее – мешал снег. Нет, здесь никто не ходил. Давно? Не знаю. Ведь вчера и сегодня шел снег. И дождь, и снег скрывают наши следы.

Снег был не такой высокий, как на поле у фермы, я протаптывала его ногой впереди себя, чтобы не нырять в сугроб, и шла потихоньку вперед. Дверь, как во всех наших старых домах, была сбоку, а на улицу дом смотрел тремя маленькими окошками. Одно было заколочено. Другое выбито. Вышла луна, большая, яркая, и в ее свете я увидела, что выбитое окно было закрыто чем-то темным изнутри. Я присмотрелась к трубе. Или мне казалось, или воздух у трубы слегка дрожал. Так бывает, когда печка давно топится и выходит теплый воздух, я видела это не раз – у нас в поселке, где наша школа, много частных домов.

Я подошла к двери и дернула ее. Понятно, дверь закрыта изнутри на палку или что-то, что не дает ей открыться. Замок не работает. Но дверь закрыта – изнутри!

Сердце мое застучало. Мне не было страшно. Отчего-то я понимала, что здесь такого, как на ферме, не будет. Уже не обращая внимания на высокие сугробы, я обошла вокруг дом. Нет, другого никакого входа нет. Значит, надо влезать в то выбитое окно, которое прикрыто чем-то изнутри. Я пошарила рукой. Что-то плотное, матерчатое… Старый матрас, наверное. Залезть в это окно было нетрудно. Я постаралась потихоньку отодвинуть матрас, чтобы он не упал.

Когда я опустила ногу, нащупывая пол, раздался очень странный звук. Мне показалось, что гавкнула собака. Я спрыгнула на пол, под моими ногами что-то треснуло и покачнулись доски. Проваливается пол. Я осторожно переступила, чтобы не попасть ногой в дырку. Луна хорошо освещала комнату. Валялись старые стулья, стоял на трех ногах стол, опустившись одним углом на пол, у стены виднелся старый буфет с вырванными дверцами. У меня было ощущение, что в доме кто-то есть. То, что здесь теплее, чем на улице, – это точно. Передвигаясь небольшими шагами, я приблизилась к темному большому предмету в углу, который оказался печкой. Теплой. Снова гавкнула собака, где-то совсем близко. Я потихоньку достала телефон, включила фонарик и посветила фонариком вокруг себя.

На полу у самой печки лежала куча какого-то тряпья. А на нем – спала девочка. Рядом с ней подняла голову собака. Я знала и эту девочку, и собаку.

Я опустилась на корточки. Машка – а это было точно она, оживленно забила хвостом и встала, потягиваясь.

– Что ж ты проспала гостей!.. – пробормотала я, чувствуя, как слезы мешают мне смотреть. – Фу-ты, плакать уж точно не о чем… – Я быстро вытерла лицо одеревеневшими от холода руками. – Тепленько у вас тут…

Я прислонила руки к теплой печке, выключила фонарик, чтобы не сел телефон. Сама присела на пол, спиной к печке. Мы не умеем готовить, не знаем, как стирать одежду, не понимаем, что сколько стоит – многие из нас, когда выходят из детдома. Но мы умеем выживать. Некоторые из нас, по крайней мере. Я погладила Любу по щеке. За печку лунный свет уже не попадал, но глаза мои привыкли к темноте. Здесь было не так темно, как на ферме. Люба зачмокала во сне, перевернулась, натянула на голову тряпку, которой она была закрыта. Я присмотрелась. Под головой у нее был Пашин заяц.

Люба вдруг приоткрыла глаза, посмотрела на меня, снова закрыла глаза, пробормотав:

– Руська… Какая ты красивая… – зачмокала губами и снова уснула.

– Я очень страшная и злая, – громко сказала я. – Просыпайся.

– Что, ты мне не снишься? – подняла голову Люба. – Ой… – Она резко села.

Машка тут же гавкнула.

– Ну вы даете, обе… – сказала я. – Ты вообще, что ли? Я чуть не оледенела, пока тебя искала. И чуть с ума не сошла. Дедушку даже успела найти.