Мы все-таки попили с ним чай, наперебой все ему честно рассказали. Я вкратце – как с приключениями искала Любу. А Люба разошлась и стала с интересными подробностями рассказывать, как она убежала от Паши, когда меня увезли в больницу, как искала, где ночевать, залезла в дом, как на следующий день нашла Машку. Деньги, если верить Любе, она тоже нашла – в доме, пятьсот рублей, в кармане той самой дохи, купила на них растворимой вермишели, хлеб, шоколад.

Алексей Константинович слушал ее с непонятной мне грустью.

– Да, странное у нас время… – подытожил он ее рассказ. – Вот, есть у меня кое-что… – Он достал из-под стопки книг небольшую коробку, поискал в ней и протянул Любе небольшой синий матовый колокольчик. – Если ты позвонишь в него, я услышу. Буду о тебе думать. Это мне дети когда-то дарили, в другой жизни.

Когда мы собрались уходить, Машка пошла было за нами. Но Люба села рядом с ней, обняла, стала шептать ей: «Ветер, Ветер, я потом за тобой приду, хорошо? Побудь здесь. Я приду, обязательно!» И Машка, внимательно глядя и на Любу, и на меня, осталась у Алексея Константиновича, чем очень меня удивила.

Мы вышли на улицу, фонари не горели, но все было ярко освещено луной, как огромным светильником.

– Ничего себе луна… – показала Люба. – Все видно… Сфоткаешь меня на фоне луны?

– Нет. Вперед иди. Ненавижу, когда ты слова корёжишь. А на фоне луны только волки фотографируются.

– Да? – искренне удивилась Люба. – Селфи делают?

– Ага.

Люба стала смеяться, а я, глядя на нее и подгоняя, чтобы она не зевала, шла быстрее вперед, думала о странностях жизни.

О том, что так удивительно идти по пустой ночной улице с маленькой девочкой – не сестрой, не племянницей, вообще не родственницей, идти и знать, что ни у нее, ни у меня ближе никого на свете нет. Что я не могу ничего для нее сделать, кроме одного – быть ей подругой, быть сестрой не по рождению, а потому что так случилось.

– Если ты опять сбежишь, мне будет плохо, запомнила? – сказала я.

– Запомнила, – кивнула Люба.

– Вот смотри, я прикинула: тебя все равно никто не ищет.

– Почему?

– Потому что мы никому не нужны. Ты мне только нужна.

– Я у тебя буду жить… – завела было Люба.

– Помолчи. Раз тебя не ищут толком, ты несколько дней сможешь пожить у меня. Просто отдохнуть от своих бегов. Если конечно, Лена разрешит, моя соседка.

– Она пьющая? – со знанием дела спросила Люба.

– В меру, – вздохнула я. – До вчерашнего дня считалась непьющей.

– Мужиков водит?

Я толкнула Любу.

– Выбирай выражения. Ты что, на свалке росла? У нас приличный детдом был. Вот у тебя какая подруга…

– Кто?

– Я! Кто… Студентка педагогического училища.

– А… – Люба прижалась ко мне, обхватила мою руку и так пошла дальше. Идти было ужасно неудобно, но отлеплять я ее не стала. – Руська… Я тебя люблю…

– Я тебя тоже люблю, хотя ты маленькая дубина.

– Почему?

Я только вздохнула, отвечать не стала. Включила в телефоне видео, которое мне послал Андрей, надеясь, что телефон, в отличие от моего носа, ладоней и правой руки, где был оторван рукав, не оледенеет. Я знала эту песню, слышала, она написана на невероятно красивую музыку композитора Альбинони, называется никак – просто «Адажио». Когда я слушаю эту песню – неважно на каком языке, ее поют на разных языках – у меня что-то сжимается внутри, от непонятного волнения, какой-то сладкой тоски, от непонятных образов, ни на что не похожих, которые возникают в голове. Это удивительно, что нам с ним нравится одна и та же музыка. Столько песен, мелодий, а он послал мне именно эту.

– Это мне Андрей послал.

– Твой парень? – уточнила Люба.

– Нет.

– А кто он?

– Студент питерского института военных врачей. Мой… – я подумала, – друг.

– Он тебе не нравится, да?

– Наоборот.

– Руська! – Люба запрыгала. – Ты влюбилась, да?

– Иди вперед, я не собираюсь тебя ловить по льду. Не скачи.

– Я поняла… – Люба замолчала, шла, поглядывая на меня со значением. – Ничего себе. Я сразу увидела, что ты какая-то другая…

– Не выдумывай.

– Другая! Ой… – Она все-таки поскользнулась, я подняла ее, взяла за руку.

– Ну, давай еще что-нибудь подверни себе или вывихни! Я не буду с тобой возиться!

– Будешь… – Люба опять прижалась к моей руке. – Как я тебя люблю, не представляешь себе… Он что будет делать, когда выучится?

– Андрей? Ездить по горячим точкам, лечить раненых.

– А ты?

– Я… – Я посмотрела на огромную луну, которая как будто переместилась по небу, и мы шли прямо на нее. – Страшная какая луна…

– Мне нравится. Зато светло. Ты с ним будешь ездить?

– Да. Буду учить людей русскому языку.

– В горячих точках?

– Конечно. Чтобы те, кого Андрей вылечит, знали русский.

– Здорово…

– А я тоже с вами буду ездить?

Наперерез нам шла веселая компания из одних ребят, которая внятно замедлила шаг и стала присматриваться к нам. Я тоже чуть притормозила. Мне хватило сегодня уже встречи на ферме. А теперь со мной еще Люба. Ребята что-то стали наперебой говорить, а один вдруг выкрикнул:

– Руся!..

Нет, только не это. К нам бросился на длинных, огромных ногах Паша. Как он стал подозрительно быстро расти, причем вширь. Издалека это теперь просто бугай, а не Паша.

Подойдя к нам, он, недолго думая, попытался меня по-хозяйски обнять, понятно, что напоказ, больше для своих дружков. Я высвободилась.

– У нее другой, – деловито объяснила ему Люба.

Я толкнула ее, но было поздно.

– Он – военный врач. Она с ним поедет в горячие точки. Отвянь, Веселухин.

Люба, с тех пор, как я уехала из детдома, сильно повзрослела.

Хорошо, что мы почти пришли к общежитию. За те сто метров, которые оставались до двери, Паша успел пообещать мне, что он меня разными способами убьет, женится на мне на спор, будет караулить меня, чтобы я не гуляла с кем-то еще, а также убьет военврача, Любу, которая сообщила ему эту пренеприятную весть, и заодно Виктора Сергеевича и моего папу.

– Ограничься папой, – посоветовала я. – Остальных не трогай.

От моего насмешливого тона бедный Паша взвился, стал прыгать, орать, махнул ребятам, которые стояли на том же месте и ждали его, и побежал впереди меня, пытаясь что-то сказать. Слова никак не придумывались, поэтому он просто матерился, бессмысленно и ужасно. Я не стала спрашивать Пашу про здоровье его Дахи. Запас благородства и терпения у меня на сегодня как-то истощился. К тому же я невероятно замерзла.