Ай Мин все повторяла, что в гостиной сидят представители Третьего проволочного завода. Воробушек встал. Ай Мин принесла ему тазик холодной воды, и Воробушек окунул туда лицо, думая, что его вывели в резерв и выгнали с работы. Вместо того он обнаружил в гостиной госпожу Лю и Старого Би, которые сидели на диване и ели арахис. Когда Воробушек спросил: «Вы что, только что со смены?» — они нервно улыбнулись.

Госпожа Лю выковыряла из диванных подушек завалившийся туда орешек. Когда же она крепко ухватила орешек в щепоть, то указала этой щепотью на Воробушка и изрекла:

— Мы со Старым Би наконец решили вступить в независимый профсоюз. Они в палатке на Тяньаньмэнь, знаете? Независимая ассоциация пекинских рабочих.

Она раздавила скорлупу и закинула орешек в рот.

Старый Би подался вперед.

— Скажем так — все мы устали сидеть на трибунах и только глазеть на схватку. Может и вы, товарищ Воробушек, тоже устали, а если так, надо нам держаться вместе.

Ай Мин вышла в гостиную вслед за Воробушком — он слышал, как глухо поскрипывают у него за спиной ее шлепанцы.

— Ладно, хорошо.

Старый Би и госпожа Лю по-прежнему не сводили с него глаз, словно все еще дожидаясь ответа.

— Вам нужно показать удостоверение члена трудового коллектива, — сказала господа Лю, — и зарегистрироваться под своим настоящим именем. Мы поймем, если вы вдруг не захотите. В конце концов, у вас же семья…

— Подождите. Я принесу.

Воробушек сходил в спальню, нашел удостоверение и положил его в карман. На комоде, у всех на виду, лежало нераспечатанное письмо от Кая. Должно быть, Ай Мин принесла. Она зашла в спальню вслед за ним, но не успела она сказать и слова, как Воробушек сообщил ей, что идет на Тяньаньмэнь.

— И я хочу, чтобы ты была дома, — резко, точно она уже успела его ослушаться, сказал он. Взял письмо и его тоже положил в карман.

— Но пап…

— Хоть раз в жизни, Ай Мин, сделай, как я прошу.

На улице он с чувством легкого головокружения подождал, пока Старый Би отстегнет свой велосипед, и следом за ними выехал из проулка. Госпожа Лю балансировала на багажнике велосипеда Старого Би, и ее старомодные тряпичные туфельки изящно торчали в воздухе. Она протянула к нему руку с сигаретой. Марка была хорошая — «Большие парадные ворота».

— Прошлой ночью Крошка Кукурузка ходил на баррикады, — сказала госпожа Лю. — Он говорит, на улицах два миллиона пекинцев. Сказал, что порвал свой партбилет.

Вкус сигареты оказался богатым и пышным.

— Слишком уж близко к сердцу они это принимают, — сказал Старый Би. — Все эти слезы и угрозы заслоняют проблемы посерьезней. Мы-то можем помочь студентам раскачать лодку, но кто теперь слушает старшее поколение?

Госпожа Лю выпустила облачко дыма.

— Не то слово. И на нашей улице был праздник — и посмотрите, как мы послужили родине. Ну, мы-то, хунвейбины, были высший класс и очень рассудительные.

Старый Би притворился, что не расслышал.

Они подъехали к большой палатке в северо-западном углу Тяньаньмэнь — временному штабу независимого профсоюза, куда вдоль бульвара уже тянулась очередь рабочих в заводской форме. Люди перекидывались шуточками, как полуденными перекусами. Два часа спустя, достояв до конца, Воробушек подписался под тысячами других подписей. Ему было слишком страшно бояться. Хихикающий волонтер, размахивая руками, уведомил его, что рабочие собираются в батальоны — некоторые отвечали за сбор припасов, некоторые должны были выступить против армии на блокпостах, а кое-кто вступил в Железную Кавалерию — мотоциклетную разведывательную сеть.

Воробушек отвлекся на шум вертолетов и сказал волонтеру, что будет делать все, что скажут, но мотоцикла у него нет.

— Ой-ей, — громовым голосом произнесла внезапно материализовавшаяся Фань. — Старина Воробушек, будьте практичней! Вы же уже все-таки не мальчик! На баррикады вы, как по мне, не запрыгнете, разве что с них сверзитесь!

— Сверзиться — тоже способ не пустить.

Фань издала рокочущий смешок и больно хлопнула его по спине раз и другой.

На соседней скамейке Старый Би и госпожа Лю курили одну сигарету на двоих, загипнотизированные рабочим радио. Новости читала девушка с личиком в форме сердечка, обладательница сопрано.

Воробушек вышел из палатки на площадь. Условия тут ухудшились, студенты выглядели оголодавшими и грязными. Повсюду валялся мусор, и лагерь просто-таки смердел. Люди один за другим пробирались к микрофону и представлялись учителями, интеллектуалами и главами студенческих союзов.

Воробушек долго за этим наблюдал. Их речи («Не преклонять колен!») становились все более пламенными, пока на волне неистовства («Никаких компромиссов!») и нахлынувших чувств и они, наконец, не попросили протестующих стоять твердо и все поставить на карту («Не отступать!»). Хляби небесные разверзлись, и хлынул дождь стеной. На съежившихся студентов рухнули тенты, и он услышал, как они вскрикнули: смех вперемешку со стонами и руганью. Транспаранты повисли, флаги прилипли к флагштокам, пара чьих-то забытых шорт и несколько мокрых футболок валялись под портретом Председателя Мао, как панцири черепах. Воробушек заметил стоявшую поодаль от остальных девушку с розовой повязкой на волосах и подумал, уж не соседская ли это дочка Ивэнь. Из-за дождя ее силуэт виднелся размыто, и у Воробушка было чувство, точно он смотрит в прошлое — или будущее, которому никогда не наступить. Он услышал за спиной шаги и обернулся. К нему бежала Фань — прыг-скок, прыг-скок — с ярко-синим зонтиком в руках, держа тот высоко в воздухе, как спортивную награду.

Его распределили на баррикаду у моста Мусиди — так близко к дому, что это было все равно что собственный двор сторожить. Воробушек и еще с десяток соседей обосновались на крыше городского автобуса с пробитыми шинами. Вокруг наперебой звучали песни двадцатых и тридцатых, и местные жители, включая Лин, раздавали нугу, чай и выпечку. Всю ночь он следил за Лин внизу в толпе. Она раздавала экземпляры неофициального приложения к «Жэньминь жибао», подпольно напечатанного сотрудниками редакции. На прошлой неделе Воробушек почти ее не видел. Лин невозможно было застать дома, всю свою энергию она пустила на «живой» диспут на «Радио Пекина». Журналисты и редакторы, включая Лин, твердо встали на сторону студентов и, прежде чем выпустить в эфир репортаж, больше не дожидались официального одобрения. Та Лин, которую он впервые увидел в комнате Кая, востроглазая студентка-философ, всего лишь тянула время — и вот она появилась, словно бы никуда и не исчезала. Строго говоря, по всему Пекину люди, которые вроде бы решили всю жизнь носить по десять слоев масок, теперь вдруг разом сбрасывали их все. Они и держались по-другому — гордо, даже радостно, в цвету.

Борясь со сном, Воробушек понял, что вспоминает, как раскачивался на поворотах автобус в Ухань, куда они с Каем поехали на поиски товарища Стеклянный Глаз, когда румяная девушка заснула у Воробушка на коленях, пока он играл «С птичьего полета». Он тоже тогда был безупречно счастлив. Музыка словно всех отскребла дочиста. Быть может, послания студентов сделали что-то похожее: упрощенные идеи запустили целый поезд желаний. Лозунг на банданах и футболках «Свобода или смерть» привел к голодовке и политическому тупику и даровал и волю, и желание изменить свою жизнь.