До этих пор. Пока не собралось в это дитя общих страстей, в этого полноцветного соблазнителя: банального, примитивного и крайне обворожительного.

«Что ж, отлично, – подумала она, – понять своего палача – уже полдела; еще полдела – отговорить его от выполнения служебного долга».

Даже решив эту головоломку, Берди продолжала жадно всматриваться в изображения, которые показывало существо – она ничего не могла с собой поделать. Ее поддразнивали прожитые ею жизни, обожаемые ею лица. Танцующий с метлой Микки Маус, Гиш из «Сломанных побегов», Гарланд (и Тото у ее ног), смотрящие на поднимающийся над Канзасом ураган, Астер в «Цилиндре», Уэллс в «Гражданине Кейне», Брандо и Кроуфорд, Трейси и Хепберн – все они, так глубоко запечатленные в наших сердцах, что им были не нужны христианские имена. И насколько лучше, когда тебя дразнят такими сценами, когда показывают томление перед поцелуем, а не сам поцелуй; удар, а не примирение; тень, а не самого монстра; ранение, а не смерть.

Существо, без сомнений, пленило ее. Ее глаза следили за ним, словно он дергал их за нитки, словно заковал ее.

– Я прекрасен? – спросило оно.

Да, оно было прекрасно.

– Почему бы тебе не подарить себя мне?

Она больше не размышляла, рациональность покинула ее – пока из череды изображений не появилось то, что заставило ее резко прийти в себя. «Дамбо». Толстый слоненок. Ее толстый слоненок: она, ни больше ни меньше, считала его своим.

Заклятье спало. Берди отвернулась от существа. На мгновение она краем глаза заметила за сиянием что-то отвратительное, засиженное мухами. Когда она была маленькой, все дети в их районе звали ее Дамбо. С этим нелепым серым ужасом она прожила до двадцати, все это время не в силах его с себя стряхнуть. Его толстое тело напоминало Берди о ее весе, его потерянный взгляд – о собственном одиночестве. Она вспоминала, как качала его на хоботе мать, признанная бешеной, и хотела избить этого нюню до потери сознания.

– Это все сраная ложь! – выплюнула она.

– Не понимаю, о чем ты, – возразило существо.

– Тогда что там, за всем этим блеском? Думаю, кое-что очень мерзкое.

Свет замигал, череда трейлеров зарябила. Она увидела, что за занавесью сияния прячется другая фигура, маленькая и темная. Она сомневалась. Сомневалась и боялась смерти. Берди не сомневалась, что оно сможет почуять ее страх и за десять шагов.

– Что это там такое?

Она шагнула к существу.

– Что ты там прячешь? А?

Оно заговорило – испуганным человеческим голосом.

– Я с тобой никаких дел не вел.

– Ты пытался меня убить.

– Я хочу жить.

– Я тоже.

В этом конце коридора становилось все темнее, и в воздухе висела застаревшая вонь гниения. Берди знала все о вони, и эта была животного происхождения. Лишь прошлой весной, когда сошел снег, она нашла во дворе за домом что-то дохлое. Мелкую собаку или крупную кошку, сложно сказать. Чей-то домашний питомец замерз под внезапно выпавшим в декабре снегом. Теперь его труп кишел личинками: желтоватыми, сероватыми, розоватыми – целое мушиное царство из тысячи шевелящихся частей.

От него шел тот же смрад, что и сейчас. Возможно, иллюзия скрывала под собой тело.

Набравшись смелости, все еще чувствуя, как ноют от «Дамбо» глаза, Берди направилась к дрожащему миражу с Сукиным сыном в руках – на случай, если тварь задумывает дурное.

Под ее ногами заскрипели доски, но она была слишком увлечена своей добычей, чтобы обратить внимание на этот тревожный знак. Настало время загнать этого убийцу в угол, встряхнуть его и заставить открыть все свои тайны.

Они прошли почти через весь коридор – она наступала, а оно отходило. Дальше твари бежать было некуда.

Внезапно доски треснули, рассыпались на мелкие кусочки под ее весом, и Берди провалилась под пол, окутанная облаком пыли. Она уронила Сукина сына в попытке за что-нибудь уцепиться, но изъеденные червями доски крошились у нее в ладонях.

Она неуклюже упала и тяжело приземлилась на что-то мягкое. Запах разложения здесь был невыносимо силен, от него выворачивало наизнанку. Она вытянула руку, пытаясь подняться в темноте, но все вокруг было скользким и холодным. Будто она упала на мешок наполовину выпотрошенной рыбы. Сверху полился сквозь доски тревожный свет. Берди взглянула на свою подстилку, хотя видит Бог, ей этого не хотелось; она лежала на человеческих останках, растащенных падальщиками по полу на довольно приличное расстояние. Она хотела завыть. Инстинкты кричали ей сорвать с себя блузку и юбку, липкие от слизи, но она не могла выйти голой – только не к сыну целлулоида.

Тот все еще смотрел на нее сверху вниз.

– Теперь ты знаешь, – сказал он глухо.

– Это твое…

– Да, это тело когда-то принадлежало мне. Его звали Барберио. Ничего особенного, обычный преступник. Он никогда не стремился к величию.

– А ты?

– Его рак. Я та его часть, которая хотела возвыситься, которая упорно трудилась, чтобы стать чем-то большим, чем одна жалкая клетка. Я заболевание с мечтой. Неудивительно, что я люблю кино.

Сын целлулоида плакался ей с края обрушившегося пола: теперь, когда она обнаружила его тело, больше не было нужды прятаться за фальшивыми лучами славы.

Это была мерзкая тварь, распухшая на чужих страстях опухоль. Похожий на слизня паразит цвета сырой печени. На секунду в его голове появился криво очерченный рот, и тварь заговорила:

– Я собираюсь найти другой способ сожрать твою душу.

Оно со шлепком свалилось в пролом около Берди. Без блестящей вуали экранов он был размером с маленького ребенка. Когда он потянул к ней щупальце, она отпрянула, но это решение было временным. Закуток был узким и, что еще хуже, заставленным, кажется, сломанными креслами и бракованными молитвенниками. Она могла спастись лишь тем же путем, каким попала сюда – и он остался в пятнадцати футах у нее над головой.

Рак осторожно коснулся ее ноги, и Берди стошнило. Она не смогла сдержаться, хоть ей и было стыдно поддаваться примитивному инстинкту. Она испытывала отвращение, подобного которому не чувствовала за всю свою жизнь; тварь напоминала ей выкидыш из тех, что смывают в унитаз.

– Пошел к черту, – сказала Берди, пнув существо по голове, но оно все наползало, сковывая блевотной массой ее ноги. Она чувствовала, как внутренности ползущей вверх твари ходят ходуном.

Тяжесть на животе и паху почти напоминала о сексе, и, несмотря на все свое отвращение, Берди на мгновение задумалась, нужен ли этому созданию секс. Настойчивость, с которой касались ее тела щупальца твари, осторожно пробиравшиеся ей под блузку, тянувшиеся к ее губам, можно было связать лишь с его желанием. «Так пусть подбирается поближе, – думала она, – пусть, если так надо».