И действительно, с течением времени оккупанты прочно обосновались в сердце Зила: неотлучные демоны их беспокойной жизни, рак и сердечные заболевания, нашли своих жертв и на новообретенной земле. Как и римляне когда-то, как викинги, как все оккупанты, эти ездоки на природу оставили свой самый значительный след на узурпированном ими месте не в камне, а под могильной плитой.

Стояла середина промозглого сентября; последнего сентября для Зила.

Томас Гарроу, единственный сын покойного Томаса Гарроу, обливался семью потами, вгрызаясь в угол Трехакрового поля. За день до этого, в четверг, шел страшный ливень, и земля была сырой. Очищать ее под засев следующего года оказалось не так просто, как рассчитывал Томас, но он поклялся, что закончит с полем к концу недели. Это был тяжкий труд – убирать камни и вытаскивать обломки оборудования, которое его отец, этот ленивый ублюдок, так и оставил там ржаветь. Хорошо, наверное, жилось в те годы, думалось Томасу, ох, и хорошо же, мать вашу, жилось – настолько, что отец мог себе позволить губить такое прекрасное оборудование. Если так посмотреть, настолько, что он позволял себе не вспахивать лучшую часть этих трех акров; добрую и плодоносную землю. Это же Английские кущи, в конце концов, эта земля стоит немалых денег. В наши нелегкие времена никто не может позволить себе держать три акра невозделанными. Но, Боже мой, непростая же работенка: отец заставлял Томаса делать ее в юности, и тот люто ненавидел ее до сих пор.

И все же сделать было нужно.

Да и день начался хорошо. Трактор после ремонта работал лучше, а в утреннем небе кружили многочисленные чайки, прилетевшие с побережья за вылезшими после дождя червями. Их хриплые вопли сопровождали Томаса, пока он работал, а посмотреть на их нахальство и вспыльчивый характер было забавно. Но потом, когда он вернулся на поле после жидкого ланча в «Верзиле», дела пошли хуже. Например, начал глохнуть двигатель – как раз на эту проблему он потратил в автомастерской две сотни фунтов; а после, проработав лишь несколько минут, он наткнулся на камень.

Ничем не примечательная глыба с голой гладкой поверхностью торчала из земли примерно на фут, а в диаметре, насколько он видел, всего на пару дюймов не дотягивала до ярда. На ней не рос даже лишай; несколько царапин когда-то, наверное, были надписью. Может, любовным посланием, а может, многозначительным «Здесь был Килрой», но вероятнее всего – именем и датой. Но что бы это ни было – памятник или надгробие, – теперь оно мешалось на пути. Надо выкопать его, или в следующем году у него уже не будет трех акров пахотной земли. Плуг ни за что не пройдет через булыжник таких размеров.

Томас удивился, что чертов камень столько времени простоял посреди поля, а никто и не подумал его убрать. На Трехакровом поле ничего не росло уже довольно давно – тридцать шесть лет его жизни точно. А если так подумать, то, может, и всю отцовскую жизнь тоже. По какой-то причине (если он и знал ее, то позабыл) этот участок земли семейства Гарроу не вспахивали на протяжении многих лет, а может, даже поколений. По правде говоря, у Томаса было смутное подозрение, что кто-то – вероятно, отец – говорил, мол, на этом месте никогда не взойдет ни один посев. Но это же чушь полнейшая: растения, хоть это и были крапива и вьюнок, на этих клятых трех акрах росли гуще и выше, чем на любом другом месте в окрестностях. Не было абсолютно никаких оснований считать, что здесь не разрастется хмель. А может, даже фруктовый сад – хотя Томас подозревал, что на такое у него не хватит терпения и заботы. Но что бы он ни решил посадить, на такой плодородной земле все потянется вверх с небывалым рвением, и три акра доброй земли поправят его шаткое денежное положение.

Если он сможет управиться с этим сраным камнем.

Томас подумывал заплатить за один из экскаваторов со строительной площадки на севере деревни, чтобы его пригнали сюда и решили проблему его механическими челюстями. Выудили камень из земли за каких-то пару секунд. Но его гордость противилась идее при первой же трудности бежать к кому-то за помощью. Дельце-то пустяковое. Он выкопает камень сам, как сделал бы это отец. Так он решил. И теперь, два с половиной часа спустя, корил себя за поспешность.

Все нарастающая дневная жара к этому времени стала невыносимой, и не было даже слабенького ветерка, чтобы разогнать духоту. Со стороны Низов донесся отдаленный раскат грома, и короткие волоски на затылке Томаса встали дыбом от повисшего в воздухе электричества. Небо над полем опустело: непостоянные чайки улетели, как только их забава подошла к концу, и теперь принимали где-то пахнущие солью ванны.

Даже сама земля, поднятая с утра лезвиями плуга и прежде источавшая резкий сладковатый аромат, теперь пахла печалью; и пока Томас отбрасывал от камня черный грунт, он то и дело против воли возвращался мыслями к останкам, сделавшим эту землю такой плодородной. Его размышления бессмысленно крутились вокруг бесчисленных забытых покойников, похороненных под каждым метром грунта, который он копал. Такой образ мысли был ему непривычен, эта пессимистичность угнетала его. Он оторвался на минуту от работы и оперся на лопату, сожалея о четвертой выпитой им за ланчем пинте Гиннесса. Обычно большого вреда от этого не бывало, но сегодня Томас чувствовал, как пиво, такое же черное, как грязь у него на лопате, плескалось в желудке и исходило пеной из смеси желудочного сока и полупереваренной еды.

Подумай о чем-то другом, сказал он себе, или тебя вырвет. Чтобы отвлечься от проблем с желудком, он оглядел поле. Ничего примечательного: обычный неровный квадрат земли, огороженный стеной неухоженного боярышника. В тени изгороди лежала парочка дохлых животных – скворец и кто-то, разлагающийся так давно, что опознать его было невозможно. Возникало смутное чувство, что чего-то не хватает, но это не так уж и странно. Приближалась осень, а лето выдалось слишком жарким и тянулось слишком долго, чтобы чувствовать себя в своей тарелке.

Взглянув поверх изгороди, Томас увидел облако в виде головы монгола, из которого ударила в холмы вспышка молнии. От ясного полудня осталась только тонкая полоска синевы на горизонте. Сейчас польет, подумал он с предвкушением. Прохладный дождь; может, ливень, как вчера. Может, в этот раз он, наконец, освежит воздух как следует.

Томас опустил взгляд на неподатливый камень и ударил его лопатой, выбив небольшой сноп белых искр.

Он громко и цветисто выругался: на камень, поле и себя самого. Камень плотно сидел во рву, который выкопал вокруг него противник, не обращая на того никакого внимания. У Томаса почти не осталось выбора: он выкопал по два фута земли со всех сторон; он вбил под него колья, накинул на него цепь и попробовал вытащить его трактором. Бесполезно. А значит, придется вырыть ров поглубже, а колья – вбить подальше. Он не позволит чертовому валуну себя одолеть.

С решительным рыком он снова взялся за лопату. На тыльную сторону ладони упала капля дождя, но он этого не заметил. Он по опыту знал, что такая работа требовала всепоглощающего рвения: опусти голову и забудь про все постороннее. Его разум опустел. Остались лишь земля, лопата и он сам.

Копнул – отбросил. Копнул – отбросил, чарующий рабочий ритм. Томас погрузился в такой глубокий транс, что не совсем понял, как долго пришлось копать, прежде чем камень шелохнулся.