Она позволила ему взбираться, пока он не заполз достаточно высоко, хоть и боролась ежесекундно с диким желанием сбросить его – а затем захлопнула ловушку.

Она перевернулась.

В последний раз, когда Берди вставала на весы, в ней было двести двадцать пять фунтов, а теперь, наверное, даже больше. Тварь оказалась снизу, не успев сообразить, что произошло; из ее пор потекла отвратительная опухолевая жидкость.

Тварь сопротивлялась, но, как ни извивалась, выбраться на волю не могла. Берди впилась в нее ногтями и начала разрывать на части, отдирать от нее куски, пористые куски, из которых еще обильнее сочилась жидкость. Вопли ярости сменились жалобным скулежом. Очень скоро заболевание с мечтой перестало сопротивляться.

Берди немного полежала спокойно. Под ней никто не двигался.

Она наконец поднялась. Было невозможно сказать наверняка, сдохла ли опухоль. По всем существующим признакам, она и не жила. К тому же Берди бы ни за что не прикоснулась к ней еще раз.

Она подняла глаза к коридору над головой и почувствовала отчаяние. Она тоже умрет здесь, как умер до нее Барберио? Потом, взглянув на своего противника, она заметила решетку, которая раньше скрывалась во тьме ночи. Но теперь занялся рассвет, и через прутья пробивались серые лучи света.

Берди склонилась к решетке, с силой ее толкнула – и внезапно в каморку хлынул день. Пришлось протискиваться через небольшое отверстие; из головы не шла мысль, что в любую секунду по ее ногам может поползти опухоль, но она выбралась наружу, ободрав при этом одну лишь грудь.

Заброшенное здание, по существу, не слишком изменилось с тех пор, как его навещал Барберио. Лишь чуть сильнее заросло крапивой. Она остановилась и глубоко вдохнула свежий воздух, а после направилась к ограде, скрывавшей за собой улицу.

Разносчики газет и собаки обходили стороной толстую женщину в дурно пахнущей одежде, которая, смотря вперед изнуренным взглядом, возвращалась домой.

Часть третья: удаленные сцены

Это был не конец.

Полиция нагрянула в «Дворец кино» сразу после половины десятого утра. С ними пришла и Берди. В ходе поисков были обнаружены изуродованные тела Дина и Рики, а также останки Барберио по прозвищу Сынок. Наверху, в углу коридора, нашли светло-вишневую туфлю.

Берди ничего не сказала, но все поняла. Линди Ли так и не выбралась.

Хоть никто и не верил в ее вину, ее судили за двойное убийство и оправдали из-за отсутствия улик. Решением суда ее поместили в психиатрическую лечебницу на срок не менее чем два года. Может, она никого и не убивала, но, очевидно, тронулась умом. Истории о запросто разгуливающем без носителя раке не слишком хорошо влияют на репутацию.

Ранним летом следующего года Берди неделю отказывалась от пищи. Вес уходил, по большей части, из-за лишней воды, но этого хватило, чтобы убедить ее друзей, что она наконец-то нашла решение своей Большой проблемы.

В те выходные она пропала на сутки.

Берди нашла Линди Ли в заброшенном доме в Сиэтле. Ее было не так уж сложно выследить: бедная Линди теперь с трудом держала себя в руках, не говоря о том, чтобы скрываться от предполагаемых преследователей. Родители Линди сдались несколько месяцев назад. И лишь Берди продолжала искать, платить сыщику, чтобы тот разыскал девушку, – и наконец ее терпение было вознаграждено встречей с тонкой, словно тростник, красавицей – тоньше, чем за всю свою жизнь, но все равно сохранившей свою красоту, – сидевшей в пустой комнате. В воздухе роились мухи. Посреди пола лежало дерьмо, возможно, человеческое.

Прежде, чем толкнуть дверь, Берди достала пистолет. Вырванная из собственных, а может, и его размышлений, Линди Ли улыбнулась ей. Это приветствие длилось, лишь пока паразит в теле Линди Ли не узнал лицо Берди, не увидел в ее руке пистолет и не понял, зачем она пришла.

– Что ж, – сказал он, вставая навстречу своей гостье.

Глаза Линди Ли лопнули, лопнул ее рот, лопнули ее зад и перед, ее уши и нос, и сквозь нее полилась наружу розовой рекой опухоль. Поползла червями сквозь лишенные молока груди, из пореза на большом пальце, из ссадины на бедре. Изо всех щелей, что смогла найти в Линди Ли.

Берди навела пистолет и трижды выстрелила. Опухоль потянулась к ней, отпрянула, пошатнулась и упала. Когда она затихла, Берди спокойно достала из кармана бутыль кислоты, вынула пробку и полила жгучей жидкостью и тело, и опухоль. Та растворилась без крика, и Берди оставила ее там, на залитом светом клочке комнаты; от кучи на полу поднимался едкий дым.

Закончив с этим, она вышла на улицу и пошла своей дорогой, твердо собираясь надолго пережить титры этой прокрученной перед ней комедийной пленки.

После всех военных маршей, которые испытали на себе за прошедшие столетия улицы Зила, преклонить колени эту деревеньку заставила легкая поступь праздных туристов. Зил пережил римские легионы и набеги викингов, уцелел в мучительных гражданских войнах, не утратив при этом своей индивидуальности в угоду оккупантам. Но после сотен лет мечей и солдатских сапог Зил наводнили туристы – новые варвары, вооруженные хорошими манерами и звонкой монетой.

Местечко подходило для вторжения идеально. Окруженная полями хмеля и фруктовыми садами Кентского Уилда, деревенька за сорок миль к югу от Лондона была достаточно далеко от столицы, чтобы считать поездку сюда небольшим приключением, но все же достаточно близко, чтобы поспешно отступить, если испортится погода. Каждый уикенд с мая по октябрь Зил становился водопоем для измученных жаждой лондонцев. Если погода обещала быть приятной, они наводняли деревню каждую пятницу, везя с собой надувные мячи, своих собак и своих щенков вместе с их хламом, выпускали эту ревущую орду на вольные луга и шли в «Верзилу», чтобы обсудить дорожные пробки за стаканом теплого пива.

Жители Зила, в свою очередь, терзались присутствием праздных туристов недостаточно явно; по крайней мере, кровопролитий не устраивали. Но именно отсутствие агрессии с их стороны и сделало вторжение столь коварным.

Со временем эти уставшие от городской жизни люди начали осторожно, но неумолимо менять деревню. Многим из них была по сердцу сельская жизнь: их завораживали каменные коттеджи под раскидистыми дубами, их очаровывали голуби в ветвях тисов в церковном дворике. Даже сам воздух, говорили они, делая глубокий вдох, даже сам воздух здесь был свежее. Он пах Англией.

Поначалу лишь кое-кто, а после и многие из них начали заглядываться на пустующие амбары и покинутые дома, которые усеивали Зил и его окрестности. В каждый погожий уикенд то одни, то другие оккупанты стояли среди валунов и крапивы, размышляя, куда бы пристроить кухню и где установить джакузи. И хотя многие, вернувшись в уютный Килберн или Сент-Джонс-Вуд, решали там и остаться, каждый год один или двое заключали разумную сделку с одним из местных и приобретали себе акр хорошей жизни.

Шли годы, коренных обитателей Зила уводила за собой старость, а их место занимали культурные дикари. Оккупация шла медленно, но для знающего глаза изменения были очевидны. В газетах, которые стали появляться в почтовом отделении – какой коренной житель Зила хоть раз брал в руки журнал «Харперс энд Куин» или листал литературно-критическое дополнение «Таймс»? Да, изменения были – единственную узкую улочку, главную опору Зила, называемую в шутку «Шоссе», заполонили блестящие новенькие авто. Были они и в жужжании пересудов в «Верзиле» – верный признак, что проделки чужаков стали частым предметом для обсуждения и насмешек.