«Милостивый государь, Николай Герасимович!

Увлекаясь общим любопытством прочитать историю достославного царствования нашего государя императора, долго не мог я приобресть сочинения вашего, всеми отыскиваемого с большим желанием, и потому недавно ознакомился с его содержанием.

Не рассуждая об историческом изложении труда вашего, я почитаю себя вправе говорить, что, в нем упомянувши обо мне, вы изволили изобразить меня в чертах совершенно не свойственных ни личному моему характеру, ни поприщу, пройденному мною на службе, и что, прежде нежели приступить к тому, не было бы излишним принять в руководство сведения более основательные или по крайней мере правдоподобные, хотя, впрочем, должен я, не желая подозревать другую причину, предположить, что в изложении вы искали соблюсти добросовестность. Не в защиту свою, в которой не имею надобности, решился я обнаружить ошибку вашу, но малейшее искажение истины оскорбляет достоинство истории и потрясает доверие к целому труду.

По произволу вашему приписав мне недостаток способностей, вы отрицаете прозорливость покойного императора, которого продолжительная борьба с величайшим своего времени полководцем и низложение его поставили на такую высокую степень славы, каковой судьба немногим достигнуть предоставляет. После сего нельзя без дерзости предположить, чтобы в лицах им избираемых недостатки способностей могли легко укрываться от его проницательности и легко быть заменяемы другими. Все назначения мои по службе определяемы были непосредственною его волей. Так, в 1812 году, эпоху Отечественной войны, был я начальником главного штаба 1-й армии; в 1814 году поручено мне было более 80 тысяч войск, расположенных на границе с Австрией; наконец, за шесть лет пред удалением моим из Грузии я был назначаем начальствовать армией в Италии, более нежели из ста тысяч человек составленною, и для того вызван в Лайбах, где отзыв обо мне покойного императора императору Австрийскому мог быть честнейшею наградой для каждого.

Прежняя война с Персией была современною войне Отечественной и, невзирая на ограниченность средств командовавшего тогда на Кавказе генерала Ртищева, кончена со славою для оружия нашего и с приобретениями. Во время пребывания моего в Грузии отличные войска Кавказского корпуса значительно умножены и сверх того ныне благополучно царствующим государем императором усилены были двумя дивизиями. Персиянами предводительствовал сын шаха Аббас-Мирза, столько же известный отсутствием воинственных дарований, сколько знаменитый поражениями русских войск. Вам, милостивый государь, многое неизвестно; но я, знавши хорошо обстоятельства, войну с персиянами не мог встретить без основательной надежды на успех и чувствовать в себе недостаток способностей, когда во многих из подчиненных мне находил их достаточными для персиян.

Не оскорбленное самолюбие, но признательность к доверию, которого удостоен я был покойным императором до конца его царствования, и уважение к памяти обо мне прежних моих сослуживцев вызвали меня заметить вам, милостивый государь, эту непозволительную ошибку.

С должным уважением имею честь быть милостивого государя покорнейший слуга

Ермолов».

Представив подлинные документы об этом важнейшем и несчастнейшем для Ермолова событии в его жизни, прилагаем отзывы и суждения князя И.Б. Голицына и Д.Б. Давыдова.

(Из записки князя Николая Борисовича Голицына, доставленной М.П. Погодину.)

«Находясь при нем, когда он уволен был от командования Кавказским Отдельным корпусом, я могу передать несколько из тех событий, которые постепенно готовили и ускорили его падение.

Он первый вступил в бой с черкесскими племенами горных обитателей, населяющих цепь гор, простирающуюся от Черного до Каспийского моря; в Грузии, Имеретин и прочих закавказских провинциях предстояло вводить гражданское и военное управление. Задача огромная и трудная, требующая неограниченной власти. Армию он образовал по своему разумению, создал непобедимых воинов, для которых он был род кумира – так велика была любовь, которую он умел внушить всем своим подчиненным.

Ермолов действовал как начальник обширного края, соображаясь с обстоятельствами, иногда самыми непредвидимыми. По делу о неопределении точных границ между нашими и персидскими владениями, после Гюлистанского мира в 1813 году, Ермолов отправился еще в 1817 году в качестве посла в Тегеран. Там он убедился, что Персия, по настроению Англии, ожидала только удобного случая, чтобы вторгнуться в наши пределы и объявить нам войну, застав нас врасплох.

С военными средствами, которыми располагал Ермолов, ему было невозможно привести в исполнение все необходимые меры для обороны против неожиданного вторжения. Надобно было усилить армию, укрепить Ленкорань и другие пункты, изготовить запасы продовольствия и всего, что нужно для действующего войска. Но как вопрос этот, по существу своему, был чисто политический, то Ермолов рассудил списаться предварительно с министром иностранных дел, чтобы сообщить ему свои убеждения относительно персидского двора. Но тут он нашел совершенное сопротивление его понятию о положении дела. Переписка продолжалась довольно долго и без успеха.

Между тем узнали, что персидский шах оскорбился неприличным обхождением русского посла, который будто ни шубы, ни теплых сапог ни скидывал в присутствии азиатского монарха. Не знаю, насколько это справедливо, но знаю, что Алексей Петрович, при прощании с шахом, сказал ему, что он желал бы иметь глаза па затылке, чтобы созерцать лицо его, когда поедет обратно. Понравился ли этот азиатский комплимент шаху, не знаю; но свидание не склонило к миролюбивым чувствам никого с обеих сторон. Граф

Нессельрод между тем не переставал твердить, что ему хорошо известна политика Англии и что она во всех отношениях удовлетворительна.

При таком положении дела Ермолову не было повода относиться к военному министру об усилении армии и прочего. С того времени и начали распространяться разные нелепые толки о Ермолове[182].

Вдруг получено было известие, что Аббас-Мирза вторгся в наши закавказские владения с огромным числом войска. Такое событие было приписано оплошности Ермолова. К счастию, что Аббас-Мирза, ожидавший сильного сопротивления, оставался три месяца в бездействии при осаде ничтожной крепости Шуми: он мог бы идти на Тифлис и овладеть этим городом без боя…

Тогда был отправлен в Грузию генерал-адъютант Паскевич, чтобы сообща с Ермоловым принять все нужные меры в таких обстоятельствах. Война с Персией была объявлена.

В это время я проживал в деревне, являясь подполковником по армии. Сейчас подал я прошение о назначении меня в Кавказский Отдельный корпус, и я назначен состоять при главнокомандующем, генерале Ермолове. Проезжая через Ставрополь, в феврале 1827 года, я виделся с бывшим начальником моим генералом Эммануелем, командовавшим тогда всеми войсками, на Кавказской линии расположенными. От него узнал я, что происходит в Тифлисе…