Рабочие в спешке покинули ее из-за приближающейся бури. Все их машины были припаркованы на улице, которая была за моей спиной и находилась немного выше. Интересно, вернутся ли они, чтобы привести площадку в порядок? Может быть, да, а может быть, и нет.

На самом деле скорее нет. Люди вернутся только за тем, что для них ценно: за строительным оборудованием, своими грузовиками и инструментами. Школа, в которой выучилось несколько поколений местных жителей, ничего для них не значила. Скоро в Эбердине уже не останется никого, кому бы до этого было дело.

Я позвала Джесси. Хотя я и не хотела оставаться в доме Морган, я уже сильно жалела, что пришла сюда, чтобы встретиться с ним. Я не хотела видеть своими глазами, что место, где я провела так много времени в последние годы, молниеносно превратится в горы мусора.

Я собралась было опять громко позвать Джесси, но быстро закрыла рот. Если кого-нибудь из нас здесь поймают, то, несомненно, арестуют. И я уверена, что мэр или даже губернатор используют это как рычаг давления на моего отца. Например, они могут пригрозить ему, что предъявят мне обвинение в нарушении режима, добьются, чтобы у меня появилась судимость, и погубят все мои шансы на учебу в колледже, если он не подпишет документы. Я понимала, что надежды на спасение Эбердина уже не осталось, но не хотела навредить отцу своими необдуманными действиями.

Джесси не ответил, но он, конечно, услышал, как я его звала, потому что телефон в моей руке внезапно загудел.

«Просто встреться со мной в спортзале».

«Разве спортзал еще существует?» – спросила я. И потом, когда Джесси не ответил, написала снова: «Кончай. Это какой-то бред».

Джесси не ответил и на это, по существу не оставив мне выбора. Я с трудом двинулась вперед, перелезая через горы строительного мусора, под подошвами моих резиновых сапог двигались куски штукатурки, дерева, кирпича или металла, в мои ладони впивалось что-то острое, мои ступни погружались в воду, когда я преодолевала очередной бугор. С вершины каждого пригорка я видела то, что осталось от нашей несчастной школы. Она не была еще полностью разрушена – по крайней мере, пока. Крылья, где преподавались точные и естественные науки и английский, были уже снесены, главный вход тоже. Но половина здания еще уцелела, вся правая сторона плюс спортзал.

Преодолев наконец парковку, я стала обходить здание, направляясь к спортзалу. Во всех классах было темно, оконные рамы были выбиты. На всех дверях, мимо которых я проходила, аэрозольной краской были выведены красные значки «Х», и все они были лишены замков. Я знала, что электричество везде отключено, но от этого развалины не казались мне более безопасными.

Двери в спортзал были открыты и подперты двумя кирпичами. Из них внутрь проникало немного света.

Я заглянула в дверной проем, но не увидела Джесси. Мое сердце колотилось как бешеное.

Скамейки были оторваны от стен, баскетбольные корзины срезаны, растяжки сняты, вместо проволочных каркасов, которыми были закрыты светильники, с потолка свисали голые провода, На полу было не менее трех дюймов воды.

Шагнув внутрь, я прошептала:

– Джесси, давай просто попрощаемся как нормальные люди.

Он опять не ответил. Но зато заиграла музыка.

Медленная песня в сопровождении саксофона.

И из темноты в клин падающего из двери света выступил Джесси.

Он был одет так же, как и на Весеннем балу. Не в борцовское трико, а в отглаженную рубашку, галстук и строгие брюки. Все на нем было совершенно чистым, в то время как я была покрыта грязью. Стало быть, добравшись сюда, Джесси переоделся. Его белокурые волосы вились над ушами. Он выглядел сейчас таким же красивым, как и в вечер бала.

– Что ты делаешь? – спросила я и почувствовала покалывание в затылке, потому что уже знала ответ на свой вопрос.

– Мне надо кое-что сказать тебе, Кили. – Джесси протянул руку, делая мне знак подойти ближе.

– Джесси, нам не следует здесь находиться, – сказала я, шлепая по воде в его сторону. – Прошу тебя. Не можем ли мы поговорить в каком-нибудь другом месте? – Я взялась за его протянутую руку и попыталась потянуть его в сторону к двери, но парень стоял неподвижно. Он перевернул руку и теперь держал мою ладонь на своей, как будто собирался сделать мне предложение. – Джесси…

Он смущенно улыбнулся:

– Я помню, как ужасно я вел себя на Весеннем балу, а ведь я так и не объяснился. Не сказал, о чем я тогда думал.

– Не бери в голову, – отмахнулась я. – Сейчас все хорошо. С тобой, со мной. С нами все прекрасно.

Джесси сделал глубокий вдох и выдох. Он явно волновался по поводу того, что собирался мне сказать. Нервничал.

– Ты помнишь, что сказала мне, когда мы танцевали под ту медленную песню?

Я сглотнула.

«Ялюблю тебя, Джесси Форд», – вот что я сказала тогда.

Я почувствовала, что от этого воспоминания щеки мои запылали. Я ощутила острое желание защитится, потому что конечно же я шутила, когда сказала Джесси, что люблю его. Но я не могла также отрицать, что в основе этой шутки лежала правда, и поэтому сейчас я промолчала.

– Нам было так хорошо в тот вечер. Помнишь, как мы танцевали под дождем? – спросил Джесси. – Я никогда ни с одной девчонкой не делал ничего столь нереально атасного. Как только мы вошли в спортзал, я не мог дождаться, когда кончатся эти дурацкие танцы, чтобы мы с тобой могли уйти куда-нибудь и остаться вдвоем. Я даже сказал Зито и другим парням, чтобы они попросили кого-нибудь другого подбросить их домой, потому что…

Я покачала головой:

– Значит, я тогда не сошла с ума. Ты действительно хотел поцеловать меня на Весеннем балу.

– Разве это не было очевидно?

– Джесси, мы танцевали под медленную песню, и все было так чудесно, но потом ты начал вести себя так, будто хочешь как можно быстрее отделаться от меня. Потом, когда я увидела тебя в коридоре с Викторией… – После того как мы с ним в первый раз поцеловались несколько дней спустя, я постаралась задвинуть в самый дальний угол памяти воспоминание о том, как мне тогда было больно, но теперь, когда я наконец сказала ему это вслух, я все заново ощутила. – Слушай, и после этого ты вдруг обвиняешь меня в том, что я тогда неправильно тебя поняла?

Джесси сжал мою руку:

– Послушай, думаю, даже ты должна признать, что то, что ты сказала в ту минуту, было слишком серьезно. Я