стараться, я достигаю всех целей, к которым стремился. В моей жизни нет никакого дефицита, она трещит по швам от изобилия. Сейчас я словно достиг той оси, на которой перестают действовать центробежные силы. Я был в полном равновесии не только с текущим моментом, но и со всей историей человечества, даже с Вселенной. Что бы ни плёл про меня Подгорнов, что бы ни происходило на «Чезаре», в следственном комитете или на фронте, меня это не касалось. Эти люди, все эти рвачи, ещё целятся в мишень моего прошлого, где меня уже нет.

Пора успокоиться. Мы так часто смещали свои цели, так сильно задирали планку, что поезд-экспресс пронёс нас мимо всех остановок, заслуживающих внимания. Но именно сейчас, встав в случайном месте, в поле, в одиночестве, я чувствую конечную точку маршрута и в то же время его начало.

Мотыльки сверкали крыльями возле тусклой лампы, освещавшей вход в беседку.

— Давай уедем, — согласился я и почувствовал на своей колючей щеке хрустящий поцелуй.

И в этот момент мне вдруг всё стало ясно. Я увидел себя как будто со стороны, словно бы я всю жизнь провёл в батискафе с маленьким иллюминатором и впервые увидел и сам батискаф, и круглое окошко, которое считал полем зрения. Мысль моя была неистова, как опьянённый свободой пёс. Она догоняла любую цель и ни в чём не встречала сопротивления.

Я посмотрел на Тогжана, ожидая, что моя мягкотелость отразится в его глазах свирепым огнём, но он тоже утонул в себе. Я практически не узнавал в этом ссутулившемся человеке воина, которого видел весь день. Он походил на киргизских крестьян, которых я как-то встретил по дороге из Чолпон-Ата.

Понятие «враг» — это лишь форма восприятия. У человека есть пробелы, которые нужно заполнять врагами, чтобы они очерчивали границы твоего «Я», являясь их противоположностью — «не-Я». Но всё это лишь игра ума, рождённая эволюцией. Когда ты наполняешься тёплым воздухом удовлетворения, в тебе исчезают пробелы, а вместе с ним и враги.

Мысль, подобно пламени, легко перекинулась на «Чезар» и на моё прошлое, подсветив их с изнанки. Наш союз с «Чезаром» был сродни наркотической зависимости, которая съедала меня без остатка. Я был болен «Чезаром», и он позволял выносить эту боль вовне и считать её продуктом обстоятельств. Я боялся остаться наедине с собой, и «Чезар» избавлял меня от этой необходимости. Он затопил дальние углы моего сознания, в которые я не стремился заглядывать.

Я нуждался в отце, хотел примирения и уважения, хотел просто одобрительного слова. Я не добился этого при его жизни, не успел. Я нашёл отца в Рыкованове, заполнив этим ещё одну пустоту. Этот суррогатный отец позволил мне увидеть себя через призму его восприятия и достичь целей. Я не придавал значения тому, что цели эти сильно отличаются от тех, которые ставил мой настоящий отец, ведь он не был властолюбивым или корыстным. Я сыграл в эту пантомиму, чтобы ощутить на затылке его одобрительный взгляд, но получил взгляд чужака. Я стал чужаком для себя. Моя первоначальная личность была изуродована и загрязнена осадком прошлого, с которым я не в состоянии был справиться. Ронис научился жить в грязи, я же предпочёл эмигрировать. Я нашёл себе новый скворечник, который назвал домом, но домом он не был. Мост, перекинутый к Рыкованову, был сделан из сухих брёвен делового прагматизма, я же принимал его за нечто более тонкое, за этакие висячий сад, увитый цветами и плющом.

Трудно уйти от «Чезара», от Рыкованова, от Челябинска. Они присосались ко мне, как улитки к телу утопленника, и любые попытки разделиться вырывают из меня куски. Но теперь я свободен не только от них, но и от того трупа, что плавал в реке нашей совместной биографии и считался когда-то мной. Пусть они жрут его или распинают, мне уже всё равно. Во мне нет ни страха, ни обиды. Теперь мне их жаль. Я вижу бессмысленность их суеты, потому что история сгладит углы, которые они считают своими вершинами.

Нет смысла в этой войне, потому что войны, как и враги, являются продуктом нашей привычки противопоставлять себя чему-то. Но стоит хоть раз заглянуть внутрь своего «Я» и увидеть его полноту, как подпорки из воображаемых врагов становятся бесполезными, как опалубка для затвердевшего бетона.

Я считал Рыкованова автором порядка, который возник в Челябинской области после катастрофы 1992 года. Сейчас я видел, что сам Рыкованов является лишь её продуктом. Он является якорем, который не даёт этому порядку сместиться дальше по течению истории. Рыкованов живёт в днях своего триумфа и не способен видеть за их пределами. Он живёт в войне прошлого, и поэтому считает естественной войну настоящего.

Мне казалось, что если исчезнет Рыкованов, область сложится, как карточный домик, и даже Пикулев не сможет спасти её от хаоса. Но вдруг я увидел другой порядок, где не было Рыкованова. Я увидел, что могу существовать без него сам, потому что он не является опорой моей личности. Но то же самое можно сказать про город, про область, про страну. Внушённая идея собственной неполноценности основана лишь на страхе заглянуть в самую сердцевину самих себя, где много устрашающих пустошей. Мы не хотим разбираться с ними и предпочитаем заполнять их уверенностью Рыковановых, подменяя себя ими, считая, что кроме них существует лишь вакуум и хаос. Но нет: кроме них существуем ещё мы. Это не пустота — это лишь то, что мы не захотели понять в самих себе.

Мир мог бы избавиться от Рыкованова и не рухнул бы. Народ мог бы избавиться от войны, и не потерял бы идентичности. Челябинск мог бы избавиться от «Чезара» и не считать его дымную шапку — шапкой Мономаха, олицетворением неизбежной власти.

Кэрол толкнула меня плечом.

— Ты спишь?

— Нет. Я бодрствую, как никогда в жизни. И мне хорошо.

— У тебя даже свет другой.

— Свет? — я повертел раскрытой ладонью. — Тебе кажется, что я свечусь?

Она кивнула. Я рассмеялся:

— Это всё тогжаново зелье.

— Нет, я просто много лишнего вижу, — прошептала Кэрол. — Я радиацию вижу. Вижу цвета на ночном небе. Тебя вижу. Никто не верит. Отец вообще считает, что я всё выдумываю. Поэтому я помалкиваю.

— Ты точно