Так и сделал. Наелся под графинчик водки «Русский стандарт».

Стал смотреть какой-то интеллектуальный занудный фильм, задремал, а потом и глубоко уснул… Хотя вскоре – или не вскоре, но во сне время идет по-другому – в мозгу разыгрался целый спектакль. Яркий, реальный, как в жизни, и жутковатый. Как часто бывает, когда спишь с высокой температурой.

Появился его научный руководитель тех времен, когда Сергей Игоревич готовил кандидатскую, покойный Валентин Дорианович Воробей, и стал ругаться за ошибки, натяжки, явные фальсификации. «Нельзя так, Сережа, нель-зя-а! Ведь ты же касаешься языка, ткани живой!»

Сергей Игоревич сначала недоумевал – ведь он помнил, что кандидатская защищена давным-давно, и тогда никаких претензий ни у кого не возникало. Потом поверил руководителю, стал кивать виновато, все ниже опускал голову и боялся сказать, что хочет бросить диалектологию, вообще уйти…

Воробей вдруг стал зарастать бородой, костюм сменился косовороткой, на голове появилась какая-то войлочная шапка, и Сергей Игоревич увидел перед собой поэта Клюева. «Нехорошо, Сереженька, ой-й нехорошо-о», – плачуще протянул тот и стал пятиться. И уже издали добавил печально: «Гнет железо русскую березку».

Распахнув глаза, Сергей Игоревич некоторое время в недоумении оглядывал номер, прислушивался к себе. Думал, что действительно заболел… Нет, наоборот: голова была легкой, дыхание глубоким, суставы не ломило. Сон оказался пугающим, но каким-то целебным.

Наверное, столкнулись там, во сне, вино с водкой и дали такую реакцию. А пищей для виде́ния стала недавно прочитанная биография Клюева.

Успокоившись этой мыслью, Сергей Игоревич посмотрел на часы. Почти шесть… Нашел на тумбочке программу мероприятий. В семь – прощальный ужин в кафе «Юнайта». Был указан ничего не говорящий ему адрес, а в скобках – важное уточнение: «Соседнее здание с Домом памяти».

– Пойду, – сказал вслух для большей убедительности. – Чего, действительно, как рак-отшельник. Подумаешь… Ей же хуже…. Дура. – Придавил грязноватым, ехидным словом начавшую вновь расти внутри обиду на Елену, за которой потянулось желание.

Вскочил с кровати, сделал несколько гимнастических упражнений, пошел в ванную. Умыться, побриться, выглядеть огурчиком. На зависть всем этим…

Задержал взгляд на своем отражении в зеркале. Бодрость стала испаряться. М-да, не юноша, далеко не юноша. Но и не мужичара, за которым как за каменной стеной. Некто средний. Из тех, кого в общественном транспорте называют то «молодой человек», то «мужчина». «Мущина», вернее.

Повернулся к полочке, где лежала зубная паста, и боковым зрением заметил что-то не то с бровью. Искоса посмотрел на себя. Да, из правой брови торчал толстый длинный волос. Торчал почти горизонтально, поэтому при рассматривании себя в упор был незаметен, а при взгляде слегка сбоку напоминал рог того чахлого оленя на стойбище.

Волос ярко-рыжий, почти красный. Пугающий, словно приживленная Сергею Игоревичу частичка другого организма.

Иногда на бровях, подбородке, фалангах пальцев вылезали такие волосы. Порой даже кажется, что это не частички – что внутри него, Сергея Игоревича Палагина, кандидата филологических наук, интеллигентного человека, живет рыжий мужик. Жилистый, злой, задиристый. И порой хочет вырваться.

Может, Елена из-за этого волоса-рога не стала с ним… Отвратительный, мерзкий… Выдернул; лоб кольнула какая-то глубинная боль. Словно корень волоса был не под кожей, а дальше, за костью. Но боль поколола и исчезла… Брился не своей электрической – безопасной бритвой из гостиничного набора. Тщательно, оттягивая кожу на горле, скулах, чтоб лезвие срезало щетину как можно глубже.

Но усилия омолодить себя, сам понимал, напрасны, да и смешны. Может, наоборот, отпустить бороду, одеваться в строгий костюм? Еще трость завести – сейчас многие с тростями стали ходить. Это, наверное, лучше, честнее, чем вымученно молодиться.

Веселя себя этими невеселыми на самом-то деле планами, собрался, осмотрел номер – задержался на измятом покрывале постели…

* * *

Появился в кафе «Юнайта» вовремя, но никого из участников фестиваля там не увидел. Помялся в фойе под взглядом охранника и, чувствуя все большую неловкость, вышел на улицу. Но на улице ждать тоже было неудобно – вот выйдут сейчас из Дома памяти и увидят его, и сразу пойдут шепотки: «А наш прогульщик-то первым на фуршет!»

Свернул за угол и медленно пошел по улице под названием Юбилейная вдоль невысоких – три, четыре этажа – зданий. То ли новых, то ли просто обшитых сайдингом.

Минут через пятнадцать вернулся к кафе. У входа курили несколько участников фестиваля и о чем-то спорили.

Сергей Игоревич кивнул всем разом, хотел спросить: «Как там, началось?» – но не стал. Да и с ним не заговорили, не ответили на молчаливое приветствие – были увлечены решением, как уловил Сергей Игоревич, проблемы деления народов по языкам.

– Ну вот тувинцы – типичные монголоиды – и отнесены к тюркам. А буряты – этнические братья тувинцев, и по вере тоже, – те же монголы. Это абсурд.

– Нет, нужна некая точка, иначе всё перепутается.

– Пусть лучше перепутается, чем искусственно классифицируется…

– Не всё так просто и с тувинцами, и с бурятами.

– А с якутами? Якуты-то какие тюрки, а?..

В кафе был накрыт не фуршет, а давно забытый в Москве и Европе банкет. По центру зала стояли столы буквой «П», и за ними сидели люди. Тоже о чем-то спорили, смеялись, чокались… Сергей Игоревич тут же увидел Елену за тем столом, что обозначал как бы вершину «П»; она сияла радостной улыбкой, которая явно говорила: фестиваль прошел хорошо, я очень довольна.

Елена заметила его, и окраска улыбки слегка изменилась: появилась виноватость, а может, досада.

«Хватит себя накачивать», – велел себе Сергей Игоревич, сел на свободный стул, без церемоний дотянулся до водки, наполнил рюмку, из которой, кажется, уже пили.

– Серег, давно не видались! – тут как тут возник Дмитрий Абрамович, уже хмельной, но от этого еще более великанистый, что ли. – Чокнешься со старым хреном?

– Почему же старым хреном… Я тоже не молодой удалец.

– Ох-х, мне б твои годы, Сережа… Давай лучше тяпнем.

Звенькнули рюмками, тяпнули. Сергей Игоревич подцепил вилкой пластик рыбы. Пока нес ко рту, Дмитрий Абрамович успел прокомментировать:

– Это наш муксун. Вку-усный. В Москве-то не продают.

– Продают в Москве муксуна, – сказал Сергей Игоревич. – С рыбой лучше стало. Омуль даже бывает.

– Ну и слава богу… Я вот о чем поговорить хотел… Можно?

– Гм… не могу запрещать.

Дмитрий Абрамович мучительно вздохнул, придвинулся ближе, запыхтел в самое ухо Сергею Игоревичу:

– Ты Ольгу ведь знаешь?.. Ну, не важно. Вон сидит, за тем столом, слева, светлые волосы.