Конец его собственного пути отодвинулся в неизвестность. Будущее сулило новый труд и риск. Алей гнал от себя лишние мысли. Но порой воля его слабела, и тяжелые чувства одолевали его. Алей скучал по своей работе – по монитору и клавиатуре, по строчкам кода, по проекту, который наверняка уже закончил Джипег. По зеленой лодке Ялика и реке запросов. По менеджеру Осени. По толкотне в метро и пробкам в час пик. Далеко, слишком далеко, в иной Вселенной через семьсот лет… «Я разыщу Инея, – говорил себе Алей, – и мы пойдем домой». Как бесконечно далек стал час возвращения! Смутен, даже не вообразить его толком. Алей вспоминал приказ Воронова и пытался исполнить: вновь и вновь принимался за предельный поиск, определяя местонахождение брата. Вскоре ассоциативные цепочки стали повторяться: стартуя с мальчика на вороном коне среди золотых злаков, Алей выходил к образу Великой Степи, беспредельной и продолжающейся в мириадах параллелей, а от нее следовал по связке противоположности к иному образу – серебряному и зеленому лесу Старицы, маленькому закольцованному мирку, прекрасному, как шкатулка. Поначалу Алей думал, что его уводит в прошлое: рассказывал же Иней ему о том, как они с папой путешествовали по берегам Реки Имен. Потом Алей стал утверждаться в мысли, что в этой параллели брата уже нет. Отец увел его. Поиск надо начинать заново и делать это из Старицы – только так можно найти человека в другой параллели.

Воронов не спешил. Государь возвращался в свою столицу. Дела ждали. Поднимая взгляд, Алей видел то широкую спину великого князя над крупом коня, то резкий грубый профиль совсем рядом… Он почти не разговаривал с Алеем. Как будто забывал об истинной своей личности, оставаясь только Великим князем Московским; отдавал приказы, вершил скорый суд, порой, отъехав в сторону, внимательно выслушивал бедно одетых людей на простых конях, которые после этих бесед мгновенно исчезали, растворяясь в окрестных лесах и болотах.

От Летена исходило ощущение надежности и мира. Ему повиновались беспрекословно, он все держал под контролем, никто не оспаривал его власти. Грозная потаенная сила его, та, что уподобляла его термоядерному реактору или пробуждающемуся вулкану, сейчас дремала в покое. Сытый лев на припеке, победоносный маршал на даче, Летен Воронов в отпуске. Алей думал об этом и грустно усмехался.

Еще он думал о том, что для Летена совладать с проксидемоном оказалось так же просто, как для админа Васи. Летену, по сути, вообще не пришлось переламывать злую волю Эна или пытаться перехитрить его. Демон подчинился ему сам, чуть ли не с радостью. Конечно, он преследовал собственные цели: хотел столкнуть лбами Летена и Ясеня и посмотреть, что получится. Но интуиция подсказывала Алею, что дело не только в этом. Дело в масштабе личности. То, что давалось Алею ценой огромного напряжения и риска, Летену было легко. И это распространялось не только на отношения с сервис-программой. У Воронова было все, чтобы стать Якорем. Наверняка для кого-то он уже был Якорем – для Мая и Корнея, например…

И мысли Алея возвращались к отцу.

В пластичном вымышленном мире Летен несмотря ни на что одержал победу. Но сверхъестественные области не были ему доступны. Он не мог взяться за вселенские верньеры и подкрутить их – а Ясень мог. Что дальше? Алей знал, что отец не отступит. Ясень Обережь не сдается. Он хочет, чтобы Алей довел его до Последнего моря.

И здесь Алей переставал что-либо понимать.

Ему еще не удалось дойти даже до Реки Имен. Пусть рано или поздно удастся. Почему папа считает, что Алей способен дойти до Моря? Если даже у почти всемогущего Ясеня не получилось?.. Или дело в Полохове? Вася мог подставить плечо? Но и сам полубог Вася о Море только грезил, а Ясеня просто боялся. Нет, искать ответы следовало не здесь.

И все сильнее Алей хотел возвратиться – уже не домой, а в Старицу, чтобы начать новый поиск, выйти к Реке, поравняться с отцом и одолеть его на его поле. Это был единственный выход – и это был очередной вызов, которого Алей Обережь не мог не принять.

…Дня через три они услышали перезвон колоколов. Алей понятия не имел, почему звонят, но воины приободрились и разулыбались. Прислушиваясь к их разговорам, Алей понял, что звон праздничный и доносится из монастыря. Там ратников ждал отдых и отличная кормежка. Названия монастыря Алей не разобрал.

Летен оглянулся на своего пленника, подмигнул ему и одними губами сказал: «Приехали». Алей не понял, но встрепенулся.

Леса расступились. Дорога пролегала через цветущие луга, благоухающее разнотравье. Сладкий медовый дух стоял здесь, травы росли плотно. Лиловые, желтые, малиновые гроздья цветов покачивались лепесток к лепестку, сливались в широкие мазки щедрой, богатой кисти. Словно горячие и пышные, только из печи, пироги были эти луга, и дорога разрезала их, как след хозяйкиного ножа…

Когда стены монастыря показались вдали, а князь ускакал вперед, к царевичу приблизился Ирсубай.

Ирсубай следовал за царевичем молчаливо, как тень. Порой Алей вообще забывал о его присутствии, а кэшиктэн не привлекал к себе лишнего внимания.

– Улаан, – окликнул он.

Именно в это время Алей думал о структуре мультивселенной и семантических сетях: мурашки скатились по спине, когда ожила его вторая, здешняя личность.

– Слушаю, – ответил он по-монгольски.

– Теперь я понимаю, – сказал ему друг и впервые за много дней улыбнулся по-прежнему светло. Улаану приятно было видеть это, но печаль коснулась его сердца серым крылом: никогда не вернется былое.

– О чем ты? – спросил он.

– Ты нужен Ледяному Князю и с каждым днем нужен все больше, – сказал Ирсубай. – Не знаю, что ты делаешь, и как это получается у тебя.

Улаан поднял брови и повторил:

– О чем ты?

– О том, что ты не пленник ему, даже не почетный, – Ирсубай прищурился, – он смотрит на тебя так, будто ты его дорогой младший брат. Это видно, Улаан! Теперь я думаю: если бы Гэрэлхан прислушивался к тебе! Возможно, теперь Москва была бы нам союзником.

Улаан только покачал головой, усмехнувшись. Менее всего он ожидал услышать подтверждение слов Эна от Ирсубая. «Что же, – подумалось ему, – если я должен быть рядом с Летеном… это не худшее из предназначений», – и мысль эта не вызвала в его сердце ни протеста, ни страха.

Вечером остановились в деревне под стенами монастыря. Синие и сизые дымы поднимались из печных труб: жили богато, топили по-белому. В двухэтажной избе тиуна было тихо, как в могиле. Летен вызвал Алея к себе. Он был один, расхаживал по горнице, заглядывал в блеклые, затянутые бычьим пузырем оконца. Пахло травами и корешками. Из красного угла строго смотрели иконы. Беседу князь начал довольно странно. Алей понял так, что ему просто захотелось выговориться – о том, чего никто, кроме Алея, не мог понять здесь. Алей тоже не очень-то его понимал, но слушал покорно.

– Кино и немцы! – пробурчал Летен. – За что ни возьмись, ничего нет. Ни авиации, ни связи, ни бронетехники. Пушек, и тех нет. Хорошо хоть разведка налажена. А пехоте тяжко. Окопаться и залечь нельзя. Я бы здесь в пехотном строю стоять не смог. То есть стоял бы, конечно. Обосравшись.