Блестели тесовые крыши домов, зеленый мох поднимался по старым срубам. Пастухи выгоняли на поле скотину, увидели князя – стали ломать шапки, кланяться земно.

Ехали по лесу в сопровождении двух дружинников. Кони ступали по грудь в высокой траве, на которой жемчугами и алмазами блистала роса. Алей почти не смотрел на сторонам, но чутко прислушивался к лесу. Светлый березняк сменялся темным ельником, веяло сыростью, ягодами и грибами. Когда вдали завыл ветер и зашумела листва, Алею почудилось, что там, за лесом, идет поезд – по полотну, которое проложат здесь через семьсот лет. Морок пронесся и сгинул, но осталось ясное, как свет, понимание, дарованное догадкой: из вымышленного мира уйти легче, чем из реального, потому что он подчиняется воображению. Когда Алей увидит крутые берега Старицы и зеленым-зелено пламенеющий лес над ними – кажущееся станет настоящим.

Нежно перекликались птицы. Прохлада светлым плащом опускалась на плечи, поила безмятежностью, точно горьким настоем целительных трав. Среди дерев косо стояли солнечные столбы. Едва шелестели листья. В тишине слышно было, как белки лущат шишки. Показался болотистый берег и лодка на нем. Летен остановил коня и сказал Алею, что лодок три и подходящих стариц три, но прочие дальше. Если Алею не нравится эта, они перейдут ее вброд и будут ехать еще час.

Алей отрицательно покачал головой и спешился. Немного помедлив, Летен обернулся к дружинникам и кивком отослал их. Хвосты их коней, серый и белый, скоро затерялись в солнечных пятнах. Соскочив наземь, великий князь вывел своего Орлика на место посуше и привязал к дикой яблоне. Похлопал коня по могучему плечу, огладил бархатный нос и вдруг порывисто обнял за шею и вслух сказал: «Спасибо, дружище!» Орлик фыркнул, переступив на месте, в шутку схватил хозяина за плечо зубами. Алей смотрел на это с улыбкой.

– До чего ж звери славные, – сказал Летен. – Дома своего заведу.

– Да, – Алей потрепал гриву каракового. – Жалко оставлять.

– Из-под меча меня унес, – сказал Летен, ослабляя подпругу, – вашего, ордынского.

Алей безнадежно закатил глаза и вздохнул.

– Шучу, – сказал Летен. – А все же извиняться тебе надо было не передо мной, а перед Беркутом. Метко стреляешь, программист.

Алей смешался и не знал, что сказать, но князь и не ждал ответа.

– Добычу богатую в Орде взяли! – продолжал он. – Одного золота… – он сдвинул челюсть набок, подсчитывая в уме, но так и не сосчитал, закончив: – Телегами вывозили. И стада несметные. Если разворуют и пропьют – вернусь и перевешаю.

– Летен Истин, вы…

– Меня не двое. Ты чего? Я ж разрешил.

– У меня духу не хватает, – признался Алей, и Воронов хмыкнул. Алей облокотился о седло и сказал ему: – Ты, государь, грозный очень.

– Не отрицаю, – сказал государь. – Найдешь мне потом еще один такой мир, вымышленный. Я корешей позову, будем Казань брать. Или Астрахань. Тебя назначу опричником.

Летен говорил суховато и веско. Алей чуть было не испугался всерьез. Но князь обернулся, глаза его искрились весельем. Он и впрямь шутил. Алей, рассмеявшись, ткнулся лбом в седло.

Привязав коня, он медленно, оскальзываясь на болотистой почве, пошел к лодке, остановился перед нею. Попробовал столкнуть в воду, но не получилось. Подоспел Летен и помог.

– Грести ты, конечно, не умеешь, – сказал он, легко запрыгнув в лодку. – Показывай путь.

Вымочив сапоги на мелководье, Алей неуклюже перебрался через борт и сел на скамейку. Поднял глаза: белые облака потихоньку затягивали небо, заслоняя рассветную голубизну. Как будто Старица звала его, обещая принять без препон… Он улыбнулся, охваченный страстной надеждой.

– Летен, нам нужно к излучине, где не видно, что за поворотом. Вон… хоть туда, где елки на полуострове.

«Полуостров» был скорей кочкой. На глине и валунах плотной стеной встали, сплетаясь ветвями, молодые елочки. За ними высились огромные старые липы, сходясь в тенистый сырой лес. Лодка неторопливо заскользила по недвижной темной воде, от каждого касания весел расходились круги, с едва слышным всплеском нырнула с камня лягушка.

– Пахнет-то как! – сказал Летен, с удовольствием озираясь. – В таком лесу я на медведя охотился. А он малину жрал. Ну туша! Попер на нас, как танк, лошади перепугались.

Алей почти не слышал его. Он смотрел в светящееся небо за узорной завесой лиственных крон. Солнечные лучи все еще низвергались из-за облаков водопадами золотого пламени – одаль, позади, в сосновом бору, который тянулся до самых стен монастыря. Алей задумался вдруг, как называется монастырь и есть ли он – был ли он? – в их настоящем мире… Ветер стих.

«Эн убежал к Ясеню, – подумал Алей. – Понятно, зачем папе может понадобиться Эн. Но зачем он демону? Эн глуп, но не настолько глуп, он знал, насколько Ясень могуч, а ему не нравятся сильные хозяева. Я его развлекал. Папа любит развлекаться. Может, Эн решил полюбоваться на его развлечения? Или… – тут Алея посетило неприятное чувство, – или это я прогнал Эна? Я нашел болезненный для него вопрос. Я зацепил его. Конечно, раз я узнал его слабое место, я бы этим вовсю пользовался. Поэтому Эн решил отделаться от меня или просто обиделся… А! Пускай Вася ищет своего блудного попугая». Алей потянулся, хрустнув позвонками, и запрокинул голову.

Светлый частокол солнечных лучей истаял. Стало пасмурнее. Тихий зеленый лес виделся будто бы через очень прозрачное и чистое стекло. Свет небосвода достигал земли процеженным сквозь высокую сияющую пелену.

Несколько сильных гребков донесли лодку до излучины, и еще минуту спустя за упругой колючей стеной ельника скрылся топкий берег и дикая яблоня, к чьему стволу они с Летеном привязали коней. Алей откинулся назад и прилег на локоть, вывернул шею, напоследок прощаясь со своим караковым жеребцом.

Когда он обернулся, то увидел Осень.

Она стояла на зеленом склоне, над белым песчаным берегом Старицы и приветливо улыбалась.

Выйдя из машины, Алей поднял лицо к небу.

Золотое колесо времени откатилось назад, от конца лета к его началу. Сменилась параллель, время года стало иным, иным – время мира. В глубокой и яркой, налитой июньским молодым жаром синеве плыл над Старым Пуховом огромный лайнер, оставляя за собой конденсационный след, толстый и пушистый, как хвост. Стояла тихая послеобеденная пора, детские площадки опустели, и даже взрослых не было почти никого. Только ковыляла от подъезда в угловой магазин подружка Меди Морошиной бабушка Радость, да на площадке перед гаражами Тороп Чернышов нарезал круги возле древней бежевой «Победы». «Реставрировать собрался», – подумал Алей. Тороп почесал бритую башку, открыл капот «Победы» – нежно, как женскую шкатулку, – и погрузился в глубокую задумчивость. Летен полюбовался на машину и хозяина и одобрительно хмыкнул.

Траву постригли возле школы, а больше ничего не переменилось здесь. Высокие деревья замерли над пятиэтажками, впитывая щедрый летний свет. В песочнице забыли красно-синий мячик. Алей неуверенно сделал шаг, все еще касаясь рукой дверцы Летенова джипа. Всего несколько субъективных часов назад они были невозможно далеко отсюда, в мире, имевшем иную природу, в чужих, нереальных телах и судьбах…