– Мы спросили у их светлости, что случилось, – горестно проговорил охранник. – Хотя нам сразу стало ясно, что произошла ужасная схватка, ставшая для арестованного последней.

– Что ответил лорд Рэйвенсбрук на ваш вопрос?

– Он сказал, что арестованный набросился на него, когда он достал перочинный нож, чтобы заточить перо. И хотя он изо всех сил отбивался, арестованному удалось ударить его ножом. Их схватка длилась всего несколько секунд. Лорд Рэйвенсбрук перерезал подсудимому вену на шее, и тот сразу умер! – Конвойный тяжело сглотнул, продолжая сверлить Уильяма пристальным взглядом. – Поймите меня правильно, сэр, мне еще не приходилось такого видеть, но может, в этом есть своя справедливость. Тот, кто убил родного брата, не должен остаться безнаказанным. Однако я против того, чтобы людей вешали. Джимсон считает меня слюнтяем, но такой смерти не заслуживает никто.

– Спасибо. – Сыщик не стал высказывать собственное мнение на этот счет, однако его молчание и спокойный тон свидетельствовали о том, что он в некоторой степени согласен с такой точкой зрения.

Затем Монк, наконец, обернулся к Майло и заговорил подчеркнуто ясно и выразительно:

– Лорд Рэйвенсбрук, пожалуйста, расскажите нам, что случилось. Это очень важно, сэр.

Раненый очень медленно поднял взгляд, с трудом сосредоточив его на детективе. Он напоминал человека, только что пробудившегося после глубокого сна.

– Простите? – проговорил он слабым голосом.

Монк повторил свой вопрос.

– Да. Конечно… – Набрав полную грудь воздуха, Рэйвенсбрук тяжело выдохнул, но больше не проронил ни слова и лишь спустя довольно долгое время снова попытался заговорить: – Прошу прощения. – После этого он опять замолчал на несколько секунд, и Рэтбоун уже собрался поторопить его, когда он, наконец, снова заговорил: – Кейлеб находился в весьма странном расположении духа, – медленно сказал Майло – так, словно у него плохо двигались губы, а язык с трудом ему подчинялся. Голос его звучал на удивление бесстрастно. Оливеру уже приходилось сталкиваться с таким раньше, разговаривая с находящимися в шоке людьми. – Сначала он как будто обрадовался, увидев меня, – продолжал Рэйвенсбрук, – почувствовал что-то вроде облегчения. Несколько минут мы разговаривали о незначительных вещах. Я спросил, не нужно ли ему чего-нибудь и могу ли я для него что-то сделать.

Он с усилием сглотнул, и Рэтбоун заметил, как у него натянулась кожа на горле.

– Он тут же заявил, что нуждается в моей помощи. – Лорд, казалось, обращался исключительно к Монку, совершенно не замечая Оливера. – Ему захотелось написать заявление, и, возможно, он решил изложить все как есть, сознаться ради Женевьевы. Сообщить, где находится тело Энгуса. – Внезапно он отвел глаза от сыщика, и взгляд его сделался немного отрешенным, словно Майло погрузился в собственные мысли, продолжая питать какие-то надежды.

– А чего именно он хотел? – спросил Рэтбоун, абсолютно не веря, что такое действительно могло произойти. Кейлеб, по его мнению, мог пойти на это лишь в самом крайнем случае. И что бы, вообще, дало его признание, кроме того, что Женевьева, возможно, получила бы более ясное представление о случившемся? Стало бы ей потом легче или нет? Что, если правда была столь жестокой, что, узнав ее, она бы предпочла остаться в неведении?

Рэйвенсбрук, наконец, впервые взглянул на обвинителя.

– Нет… – задумчиво проговорил он. – Нет, он, по-моему, вообще не собирался ничего писать. Но я поверил ему. Я вышел и попросил у охранников письменные принадлежности, и их вскоре принесли. Я взял их в камеру. А он взял перо, обмакнул его в чернильницу, которую я поставил на стол, и попробовал что-то им написать. Мне кажется, он нажал на него слишком сильно. Потом поднял голову и заявил, что перо тупое, вдобавок еще и расщепилось, и попросил меня его заточить. – Плечи Майло едва заметно шевельнулись, словно он хотел ими пожать. – Я, конечно, согласился. Он протянул мне перо. Я вытер его, чтобы как следует рассмотреть его кончик, потом достал нож, раскрыл…

Все, кто находился в комнате, неподвижно замерли, а охранник и вовсе выглядел так, словно его кто-то загипнотизировал. Сквозь тяжелую железную дверь, отделявшую камеры от остальной части здания, не проникало ни единого звука.

Рэйвенсбрук снова перевел взгляд на Монка. Его темные глаза казались исполненными ужаса после пережитого им кошмара. Потом, словно в голове у него опустился какой-то занавес, взгляд его опять сделался отсутствующим, а голос зазвучал более звонко, как будто горло ему сдавил спазм:

– В следующую секунду я почувствовал сильный толчок и ударился спиной о стену, а Кейлеб тут же набросился на меня. – У Майло вырвался тяжелый вздох. – Завязалась схватка, продолжавшаяся еще несколько секунд. Я изо всех сил старался вырваться, но он оказался на удивление силен. Он, похоже, решил меня убить, и мне с трудом удалось отвести нож от горла, собрав все силы, которые у меня только были. Я наверное, сумел это сделать лишь потому, что увидел смерть на острие ножа. Я точно не знаю, как это случилось. Он стремительно подался назад, а потом, оступившись, потерял равновесие и упал, из-за чего я тоже повалился на него.

Рэтбоун попытался мысленно представить эту схватку, страх, жестокость и смятение. Это удалось ему довольно легко.

– Когда я высвободился и поднялся на ноги, – продолжал тем временем милорд, – он лежал на полу с воткнувшимся в горло ножом, а из раны потоком лилась кровь. Я уже ничего не мог поделать. Теперь он, по крайней мере, успокоился. Да поможет ему Господь! Ему уже… – Рэйвенсбрук опять медленно, с усилием, втянул в себя воздух, а потом тяжело выдохнул: – … не вынесут приговора.

Взглянув на лицо Уильяма, Оливер увидел на нем такое же горестное выражение, а также сознание того, что у Майло не оставалось другого выхода.

– Спасибо вам, – поблагодарил Рэйвенсбрука Монк. После этого он, вместе с последовавшим за ним Рэтбоуном, направился к двери камеры, широко распахнул ее и прошел туда. Кейлеб Стоун лежал на полу, залитый кровью, образовавшей алую лужу вокруг его головы и плеч. Перочинный нож, изящная серебряная вещица с гравировкой, валялся рядом. Острие его смотрело прямо в шею погибшего, словно он выпал из раны от собственной тяжести. В том, что Кейлеб мертв, не было никаких сомнений. Красивые зеленые глаза остались широко раскрытыми, но они уже ничего не видели. На его лице застыло выражение какой-то отрешенности, словно он, наконец, к немалому для самого себя удивлению, избавился от одержимости и его страдания теперь прекратились.

Уильям окинул камеру пристальным взглядом, в поисках каких-либо мелочей, свидетельствующих об обстоятельствах, о которых не упомянули Рэйвенсбрук или охранник. Однако ему не удалось обнаружить ничего, что противоречило бы их словам или допускало другие предположения, ничего, что нельзя было объяснить иначе, чем обычным проявлением безумной склонности к насилию. Единственным, что заставило детектива задуматься, был вопрос о том, произошло ли все на самом деле неожиданно, в порыве всепоглощающей злобы, возможно напоминавшем тот, который закончился гибелью Энгуса, или речь шла о заранее продуманном способе самоубийства, показавшемся Кейлебу более легким выходом, чем ожидание того момента, когда палач, наконец, лишит его жизни после долгой и изощренно-мучительной процедуры признания виновным, вынесения приговора и подготовки к казни.