этажом! А я сама изобретала свои номера ещё в те времена, когда мы путешествовали по континенту, я даже умела ходить по узким перилам моста над глубочайшей рекой. Почему я не свалилась ни разу ни с одного из мостов и не утонула! Насколько это было бы лучше! — Она раскраснелась, пылая гневными глазами как угольями. — Я не умею плакать, и от этого мне не бывает облегчения, как прочим женщинам, вот что! — Она удалилась и вернулась с подносом, заставленным вкусными деликатесами. Лицо остыло и выражало привычное довольство всем тем, что её окружало.

— Совершила ледяное омовение. Мне помогает от внезапно возникающих приступов душевной муки. Вся еда куплена только для тебя. Но ты не против, что я к тебе присоединяюсь? Толстое мое тело стало требовать много еды. Это ловушка. Чем больше ешь, больше толстеешь, больше толстеешь — больше требуется еды. Но я-то знаю, отчего я поползла. От переживаний. Да, да. Кто-то худеет чрезмерно, а другой, напротив, начинает расползаться. И всё от горькой нерадостной жизни. Эта комната, где ты сейчас, у нас детская. Здесь девушки из тех, кто рожают, выкармливают детей, живут с ними, пока их не заберёт Департамент нравственности для добропорядочных семей. Я сама недавно кормила тут своего малыша. Он настолько хорошо кушал, такой крепыш, так мило кряхтел после еды, потягивался и пукал! — и она радостно смеялась, будто и забыла, что ребёнка уже нет рядом. — Он весь в своего папу. Молока было так много, и из-за опасения, что оно загрубеет в груди, хозяин сам отсасывал моё молоко.

Видя изумление молоденькой пленницы, она объяснила, что хозяин и есть отец ребёнка.

— Он хотел взять его в свою усадьбу, в семью. Но его жена — мерзавка! Та самая, что и понятия не имела, что были времена, когда я могла свернуть шею её судьбе. А она не удостоилась бы и взгляда тех мужчин, кто целовали мне тогда мои холёные душистые ножки. Когда она узнала о рождении мальчика, она потребовала у мужа привезти её сюда. Она сказала, осмотрев меня и ребёнка, что не нуждается в помеси рыжего ящера и низкосортной толстой лепешки. У моего мальчика просматривался гребень на голове через его красные волосёнки, как и у отца. Она стояла, еле дыша, потому что утянула свою талию кожаным корсетом до состояния спицы, щёки пылали от ревности, а пухлый рот она сжимала, воображая, что он походит на свежий бутон цветка. Ей было так важно явить всем тут свою неотразимость. Но где была её неотразимость, когда её муж постоянно и с усердием впихивал своё семейное достояние в меня? Она была похожа на застывшую куклу из витрины, из тех, которые никто и никогда не покупает ввиду их бестолковости и несусветной цены. Но это она воображала, что цена её непомерна высока. Какая может быть ценность в отлитой пустой болванке с раскрашенным и плоским личиком? Я расцарапала ей это личико! Если бы она любила хозяина, он бы не сопел и не храпел на моей груди как на подушке, мешая мне толком выспаться. Тем не менее, этой дряни на тонких ногах повезло, и у неё есть муж. Я даже такого себе не нашла. Только зря таскалась по ночным заведениям и тратила себя в надежде найти, кого побогаче.

Теперь видишь, кого я нашла. А чем я хуже? Я, когда он вернулся ко мне ночью пьяным после тех смотрин нашего ребёнка своей женой, похожей на кукольного пупса в корсете, и попытался влезть в то, что он называет «источником блаженства», так шибанула его, что он скатился с постели. Мы стали с ним драться, сломали сплетённую из гибкой древовидной лианы колыбельку. Мальчика по счастью забрала к себе одна девушка, чтобы искупать его. Он уснул, и она не стала его тревожить, оставив у себя. У неё в своё время тоже был ребёнок, и ей так хотелось подышать его молочным и безгрешным духом, я не возражала.

«У тебя в усадьбе свой, но, похоже, мелкий и безвкусный источник. А тебе хочется поглубже, послаще», — сказала я. — «Я тут работаю, конечно, но по закону я не обязана обслуживать бесплатно, и я могу искать защиту в таком случае там, где и отслеживаются властями нормы закона». Я знала, что пока кормлю своего крепыша, он не спустит меня в подвал к паукам. Потому что их яд, хотя и слабый, попав в кровь и молоко, вызовет отравление у ребёнка. Он скрипел зубищами от ярости, и из глаз сыпались искры. Он мог бы ими прожечь дорогое постельное белье. Ради себя он не скупится, и я сплю только на атласном белье. Это, конечно, шутка, но знала бы ты, насколько он может быть чудовищен!

— Ну и где же она, твоя спасительная тропка? — спросила вдруг Колибри.

— Найду. Главное, не упасть в отчаяние.

Странная любовь к похитителю

В один из дней быстрая Уничка умчалась по делам, пообещав, что уже завтра рано утром разбудит её, и они уедут вместе на вокзал. Она, Уничка, лично проводит Колибри до поезда в провинцию, даст ей денег на билет, а сама тоже уедет искать свою бродячую общину, где бы они сейчас ни путешествовали, как бы далеко от столицы ни находились, она останется с ними. Но утром вместо Унички явился похититель-хозяин, он же и проводник в «ослепительное будущее». Разодетый, благоуханный и красномордый ящер, бугрясь мышцами, лоснясь от принятого где-то по пути возлияния, распёртый предвкушением входа в свой «новый источник блаженства», застыл на пороге узкой комнаты, навсегда преградив выход из бездны. О том же насколько был он чудовищен, Колибри пришлось испытать в тот же день. Свой первый раз она пережила, как люди, наверное, переживают смерть…

Детская открытость её души стала для Олега потрясением и, не переходя всё же границ, она рассказала достаточно, чтобы у Олега возникла мысль об убийстве неведомого похотливого тролля, укравшего её из родного дома. Колибри так и не раскрыла ему до конца тайну своих взаимоотношений с похитителем. Не призналась, что ужас сменило привыкание к нему. Он стал ласковым и добрым, таким, каким и предстал перед ней в тот день возле училища в провинциальном городке, когда повёл по дорожке к сияющей аристократической машине, за распахнутой дверцей которой и ожидал её обрыв прежней жизни, шаг в бездну… Он перестал замечать и тиранить других девушек. Признался, что хочет пройти с нею ритуал в Храме Надмирного Света, что строит ей чудесный флигель в