Колибри покорно залезла в неприметную машину, двое верзил успели укатить вперёд на своём транспортном средстве. Отъехав за пределы городка в лесной массив, любовник долго трепал её в машине, разъяв её ноги, словно собирался разорвать до смерти, повторив тот самый ужас, какому подверг её впервые. Она терпела, тупо воспринимая происходящее за продолжение мутного сна. Каждый очередной его мстительный рывок погружал её всё глубже в тот чёрный колодец, крышку которого открыла зловещая женщина в бесчисленных цепочках. Ей чудилось, что эти худые руки в браслетах из чёрной бездны залезли внутрь, ухватились за нежные сотрясаемые внутренности, норовя убить. Внешняя чернота леса сливалась с чернотой внутри. Любовь, если и была она возможна в любом своём качестве, не в подлинном и прекрасном, так в чувственном и заземлённом, стала окончательной невозможностью к тяжкому «ящеру», как назвала его когда-то Уничка.

— Это тебе аванс, — сипел он, — ты ещё не всё и отведала, сопливая нищенка! Вместо того, чтобы гордиться, что тебя избрали быть госпожой в дальнейшем, ты повернулась ко мне своим птичьим задом, — и он больно ущипнул маленькую ягодицу железными пальцами — клещами.

— Ты ящер из болот! Тварь ненавистная! — закричала она и вцепилась в его грубое лицо ногтями, неожиданно вспомнив Уничку. Или её ответный выпад, или его усталость после насилия была тому причиной, но мстительный и обиженный ящер заплакал, едва отвалился от неё на своё сидение. Из царапин на толстом носу текла тёмная кровь.

— Я полюбил тебя, и это впервые после стольких лет… Я купил тебе самое дорогое платье для Храма в Салоне Моды, где одежду заказывают только аристократы, а ты…Я строю дом с ажурной спальней для тебя в усадьбе, наняв настоящего архитектора. Ты же только притворялась. Я знаю, что был виноват перед тобой, я хотел искупить всю вину. Я не мог забыть тебя после того вечера, когда в столице во время праздника ты сыпала в бокал блёстки…

— Никакие блёстки и ни в какой бокал я не сыпала, бредишь что ли, наркоман помешанный! Ты и не брал меня ни разу ни на один праздник. Никогда! Никуда! Сам спи в своей спальне среди пауков, только их ты и способен привлечь на свое отвратительное туловище! А платье подари той заразе… — И тут она замолчала, губы сомкнулись и уже не разжимались всю остальную дорогу назад. Её мотало от тоски и жалости к мучителю, явившему вдруг настолько жалкую свою сторону. Рассказать ему о женщине было невозможно. Незнакомка предупредила, что последствием её откровения будет всё та же канава за столичной границей, где она будет валяться без головы, замазанная дерьмом. И Колибри молчала на все его расспросы. Но вместо ожидаемого подвала с пауками и побоев, — Колибри решила, что они по любому лучше канавы среди зловонных мусорных полей, где будет валяться среди костей животных и тухлого тряпья её юное тело, сводившее с ума человека, удивительно быстро сумевшего её приручить, — она оказалась в клубе, где и нашёл её Олег.

Она так и не определилась с тем, каково было её чувство к тому — похитителю, насильнику и притягательному любовнику в разных его лицах — то пугающему, то трогательно-покорному, то ненавистному, а под конец и жалким оно было. Он расщеплялся как веер на пучок разных лиц, не похожих одно на другое. Создать из них какое-то одно — для этого ей не хватило времени.

Явление небесного человека

В клубе старшая женщина — воспитатель стала внушать ей, смотри, как тебе повезло, в отличие от тех, кто свою скоропортящуюся юность замуровывает в фабриках и ремесленных цехах, или пылится и вялится, как рыба под жарким светилом, в полях и плантациях. Как быстро гаснут их глаза, как сохнет кожа под ветром или в духоте цехов, как высушивает каторжный труд. Некоторым умным и смышлёным везёт, смотри, их берут в индивидуальное пользование.

Колибри, поскольку она не была добровольцем в их клубе и не рвалась туда, толкаясь на подпольных конкурсах, смирилась не сразу. По ночам она тосковала о первом, и до встречи с Олегом остающемся пока единственным, любовнике, хотя и отчётливо уже понимала, что это не было любовью. Это было нечто другое, что и пыталась объяснить та, напугавшая её женщина, непомерно обвешенная блестящими изделиями. Это было что-то, за что Колибри себя не уважала. Сны и мечтания о его волосатой могучей наготе давали ей отчасти такое понимание. Он подверг её непонятной магической обработке, открыв в ней животный и реликтовый тайник. Распечатал некое подполье, из которого по ночам, когда он охватывал её всю ласковыми ручищами и лизал горячим языком, выбиралась нимфоманка, чей животный крик потрясал и её саму. А стены там были тонкие. И утром ей было стыдно перед прислугой. Но перед ним никогда. Даже утром она творила с ним многое такое, чего не позволяет себе большинство женщин и ночью. Просто не имеют в этом потребности, или не знают, что так можно. С ним было можно, и у него была в этом потребность. О какой любви могла идти речь, если она и не разговаривала с ним толком. Он появлялся только по ночам, а утром исчезал. Иногда и надолго. Не все чувства имеют обозначение в словах, особенно те, что возникли и развились где-то в предваряющей фазе становления, созидания сознательного человеческого существа. Когда связь человека с напитавшей его материальным соком почвой мира была плотна, глубоко заземлена, раскалёно страстна. Когда воздушные духи ещё ожидали своего часа, чтобы дать остынуть тому, чему они и придали, коснувшись, отпечаток своих божественных крыльев, отразив в природных водах коллективной души свой индивидуальный лик.

Об этом Колибри, конечно, Олегу не рассказала. Она и не сумела бы, даже если захотела это сделать. С Олегом она начисто и искренне забыла о своём первом и нечистом опыте. Подполье также необъяснимо, как и открылось, захлопнулось в ней. Душа приобрела прозрачность и стремление к далёкой сияющей перспективе, как бывает во время редких, пригожих розовато — золотистых дней среди наполовину облетевших деревьев парка или леса перед мрачным сезоном затяжных дождей,

В клубе её обрабатывали долго, но не били, не портили редкую красоту, давали гулять и самой делать выводы об окружающем мире вокруг. Особенно рекомендовали посещать кварталы бедноты и рабочих. Чтобы она убедилась, как живёт большинство, кому не повезло, как ей. И она видела, как девушки, не все и некрасивые, но спрятанные за убогим фасадом бедности, зарабатывали свой совсем