наблюдаются и преобладают неравновесные состояния. «Родословная» данных воззрений восходит к американо-австрийскому экономисту Йозефу Шумпетеру (1883–1950), который прямо говорил ещё в первой половине ХХ века, что для понимания экономического роста необходимо перейти от «статичного» мышления (возможно, в том числе, косвенно намекая на уход от центральной роли государства в экономике, поскольку корень слов один и тот же – state, государство, и static (лат.) – статичный), которое характерно для физики и механики, к «динамическому» мышлению в логике биологических концепций роста и эволюции. Но его представление об эволюции было очень специфичным даже для его времени. Й. Шумпетер считал, что эволюция – как жизни, так и капитала, логику которых, если не их самих, он отождествлял, – представляет собой череду жесточайших, разрушительных, но именно потому необычайно продуктивных кризисов и катастроф. Он назвал эти точки «роста» созидательным разрушением (creative destruction), а кривую инноваций описал как конвульсивную, то есть судорожную, припадочно-эпилептическую, «фриковую».

Иногда науку 2-го порядка называют Data-Science. Здесь цифра (Data) вместо слов. Слова нам понятны. Они сглаживают реальность, делают её обитаемой. Цифры и данные – наоборот. Кажется, что они призваны сделать мир понятнее, но в действительности производят только хаос. Другой вариант названия науки 2-го порядка – «синергетика». Авторы синергетики, И. Пригожин и И. Стенгерс, настаивают на том, что наука о сложных самоорганизующихся системах должна вызвать к жизни «новую политэкономию природы». Речь идёт о том, что экономика, основанная на неорганической природе, страдает от неумолимого действия закона истощения ресурсов и уменьшения нормы прибыли, тогда как экономика, основанная на органической природе, самой жизни, подчиняется только законам самоорганизации и увеличения сложности. У последней, как и у экономики «спекулятивного пузыря», нет никаких лимитов. Разум имеет границы. Безумие – безгранично! У «новой экономики» нет ни начала, ни конца. «У истории нет и не может быть конца», – объявляет И. Пригожин[270]. Но этот бесконечный рост не похож ни на арифметическую, ни даже геометрическую прогрессию. Он – фрактальный! Это означает, что у него нет и не может быть никакой точки равновесия, пределов, систем координат и т. д. Он просто есть и всё! Но это то же самое, что говорить о кривой, которая непрерывно создаёт разрыв. В XIX веке математики называли такую кривую «патологической». В XX веке эту идею «докрутил» и нашёл ей практическое соответствие и применение французский математик Бенуа Мандельброт (1924–2010) в своей теории фракталов и логике спекулятивных финансовых рынков, соответственно.

«Мода» на кибернетику (науку) 2-го порядка проникла и в экономику с финансами. Впрочем, причинно-следственная связь здесь, по крайней мере, не так однозначна: нам более вероятным и логичным (если здесь вообще всё ещё можно говорить о какой-либо логике) видится как раз обратное – кибернетика и вообще наука 2-го порядка являются проекциями экономики и финансов. Конкретный пример этой «зоны обмена», «переворота миров» – уже упоминавшийся нами французский математик Бенуа Мандельброт, основоположник теории фракталов, на фигуре и идеях которого стоит остановиться чуть более подробно. В 1986 году Б. Мандельброт прочитал серию лекций по политической экономии в Гарвардском университете. Обычно в качестве самой главной его мысли подчёркивается идея о том, что история экономики является историей небольшого числа «гениев-инноваторов» экономической науки, которые своими математическим теориями и моделями обеспечивают динамику всей реальной экономической системы. Меньшее внимание уделяется другому представлению Б. Мандельброта, а именно, о том, что источником этих самых «математизированных» концепций и моделей являются сами экономические и социальные, в первую очередь рыночные – непосредственно относящиеся к действию механизма рынка, так и опосредованно, то есть порождаемые им – явления, и эти самые «рыночные» теории, в свою очередь, затем переходят в другие сферы науки и знания, в том числе в физику, химию или биологию, например. Таким образом, здесь мы видим своеобразный «переворот миров», поскольку, если утилитаристы XIX века прямо говорили о подсчёте «полезности» по аналогии с другими физическими величинами, в начале ХХ века Й. Шумпетер говорил о необходимости ухода от господства «механицизма» в экономике, а теории равновесия середины и всей второй половины ХХ века не то что бы даже косвенно, а прямо создавались физиками, оказавшимися в экономической науке вследствие потребностей второй мировой войны, то здесь мы наблюдаем нечто прямо противоположное – не экономика строится по модели физики, но физика и другие точные науки являются проекцией какой-то новой экономики.

Впрочем, Б. Мандельброт не был первым, кто высказал это, более того, эта его идея оказалась воспринятой (напомним – в 1986 году) довольно спокойно вовсе не потому, что её никто не понял, а как раз потому, что к тому времени её считали само собой разумеющейся, поскольку она является одной из краеугольных для «неолиберализма», который к тому времени уже одержал окончательную победу на Западе, уже не за горами была победа на Востоке, тотальное идеологическое господство вплоть до наших дней (например, в Китае как главном «бенефициаре» неолиберальной эпохи). Эта же идея содержится в работах Фридриха Хайека, причём ещё первой половины ХХ века. Задолго до Н. Талеба, который назвал учёных «хрупкоделами» (fragilista), Ф. Хайек считал их «дилерами подержанных идей» (second hand idea dealers), и говорил о том, что они должны не просто подчиниться рынку, но прямо признать его тотальное «когнитивное» превосходство, стать проводниками порождаемого им знания («ин-формации») как единственно возможного. Он даже подверг критике понятие «homo economicus» на том основании, что оно предполагает рациональность человека или учёного, которую считал крайне ограниченной, а потому не просто нуждающейся в рынке, но прямо производной от него. Только РЫНОК владеет и может владеть истиной! Иногда эту мысль пытаются сгладить и потому трактуют как относящуюся только к социально-гуманитарному знанию. Но Ф. Хайек совсем не останавливался на этом: у него – внимание! – любая истина, любое знание, в том числе точных наук, является по самой своей сути «знанием от рынка» и, более того, «знанием о рынке» и только. Этому он посвятил, в том числе, свою работу “The Sensory Order” (1952), где показывается (делается попытка показать), причём совершенно в духе «коннекционизма», как устроена работа разума и сознания человека, в том числе и даже в первую очередь – учёного, располагающегося ниже в иерархии, нежели Рынок, который у Ф. Хайека, по сути, выступает «универсальной машиной Тьюринга». Кстати, идеи А. Тьюринга и Ф. Хайека, так же как и Й. Шумпетера, формируются примерно в одно и то же время, почти параллельно и в унисон. И по этой же причине Ф. Хайек позже развивает свои идеи в более известной экономистам работе “Competition as a Discover Procedure” (1968), где