о том, что вирусы или раковая опухоль – умнее, эволюционно «продвинутее» и «приспособленнее» нас. Достаточно вспомнить идею трансгуманизма о том, что микробы и вирусы – наши главные друзья и союзники.

То, что описанная нами основная схема действия науки верна подтверждается даже тем, что «самая влиятельная» философия науки XX века – Т. Куна – сводится к тому же самому: две главные и одномоментные, как две стороны одной монеты, тенденции развития науки в XX веке суть специализация (миниатюризация, парадигматизация) и массификация (Big Science). Вторая без первого невозможна. Также как и первая без второго! Философия сегодня «в полный рост» говорит (и должна говорит) о том, что нам нужно начинать со второго шага, то есть сразу решить, а что же мы хотим получить в итоге. Какой мир мы хотим получить? Об этом, в том числе, вся философия В. А. Кутырёва. Человек оказывается во власти своего собственного творения, то есть науки, и при этом не понимает, что же получает в итоге. А в итоге он получает, и это показывает В. А. Кутырев, не власть человека над миром, а власть науки над человеком, то есть инструментов власти над ним самим. Например, он пишет о том, что сегодня медицина стала «хронической». «По-научному, её называют превентивной. Это когда болезни начинают лечить до их появления. Болезнь стала «нормой» вместо здоровья. Прежде всего, потому что позволяет манипулировать человеком заранее. И лечить уже не тело, а сразу манипулировать «генетическим аппаратом» или «связями в мозгу», используя новейшие технологии (генетическую инженерию, «ядерную медицина» и др.). Все новорождённые сразу объявляются больными. Так уже происходит, хотя пока и не массово, в порядке исключения. Но всё идёт к тому, что это должно стать нормой. Патология – это когда родят здорового ребёнка. Но ему не позволят быть здоровым. Сразу будут лечить от (все)возможных болезней. Фактически это превращение человека в материал для сращивания с техникой, трансформация в киборга. Что уже реально делается в лабораториях. Если смотреть на это немного дальше своего носа – то страшно, что в них сейчас делается. Вырвавшийся оттуда коронавирус – только начало»[259]. Это описание «шизофренического» состояния человеческого мира и разума. Сумасшествия, но всё-таки не в смысле шизофрении, когда больной осознаёт свой недуг, но паранойи, когда он в нём упорствует, считая здоровьем. И фанатически навязывает это «здоровье» другим. Пытаясь преодолеть политическое идолопоклонство, мы продолжаем культивировать научное.

Интересным является вопрос о том, что обо всём этом думают сами сегодняшние учёные, как они реагировали на «научно- и технологически-критические» мысли В. А. Кутырёва, ведь последние 5 лет его деятельности (с 2017 г.) кафедра философии, профессором которой он являлся, была в составе физического факультета Нижегородского Университета им. Н. И. Лобачевского, то есть тем самым была прямо объявлена «служанкой науки»! Мне запомнилась такая реакция: профессор А. М. Дорожкин, философ науки и в течение нескольких десятилетий ближайший коллега В. А. Кутырёва, сказал о его философии, что это были «современные сказки» о науке, которые её «очеловечивали». Прямо как у Борхеса о Р. Киплинге и Д. Свифте: «Киплинг говорил, что поэту позволено придумать басню, но ему не позволено знать, какова мораль этой басни, мораль выскажут другие.

Таков случай Свифта – он намеревался написать обвинительное заключение против рода человеческого, а кончил тем, что написал книгу для детей…» В целом это довольно любопытное и удачное сравнение. Нужную нам «сказочку» мы уже рассмотрели («Путешествия Гулливера»). Одно из лучших пониманий сути «сказки», как известно, в своём предисловии к басням Эзопа, дал Г. К. Честертон, ведь басня и сказка – вещи совершенно разные:

«[Г]лавное различие состоит в том, что не бывает хорошей басни, если в ней действуют живые люди, и не бывает хорошей сказки, если в ней нет живых людей. [Поэтому] Эзоп… понимал, что в басне все персонажи должны быть безличными. Они должны уподобиться алгебраическим абстракциям или шахматным фигурам. Так, лев должен быть обязательно сильнее волка. Лиса всегда хитроумно следует окольным путём, словно шахматный конь, запутывающий противника неожиданными перемещениями по доске. Овца обречена тупо следовать своим курсом, она не способна оглядеться и отступить, как не способна на это шахматная пешка. Басня не может допустить того, что Бальзак называл «бунтом овцы». В основе же волшебной сказки, напротив, заложено сугубо личное начало. Если бы не было героя, который сражается с драконом, мы никогда бы не узнали, что существуют драконы. Если бы искатель приключений не оказался на необитаемом острове, этот остров и по сей день остался бы необитаемым. Если бы младший сын мельника не очутился в заколдованном лесу, где заснули семь принцесс, – что ж, в этом случае принцессы так навсегда и остались бы спящими, а сад – заколдованным. Не решись некий принц пуститься в дальний путь в поисках счастья, спящей красавице вовек не проснуться бы. Басни основаны на прямо противоположной идее: всякий выражает сам себя, и только… Примерно на том же основывалось поклонение животным, свойственное египтянам, индусам и многим другим великим народам. Сомневаюсь, чтобы люди испытывали особую любовь к жукам, кошкам или крокодилам как таковым; они признают их как выражение разлитой в природе абстрактной и анонимной энергии. То же и в баснях: в действиях животных проявляется неодушевлённая сила, как в быстрых реках или могучих деревьях. Беда этих существ заключается в том, что они могут быть только самими собой. В этом и состоит великая правомерность басни: мы не можем уяснить себе простейшие истины, не превратив людей в шахматные фигуры. Мы не можем рассуждать о самых простых вещах, не воспользовавшись опытом бессловесных животных… Используя зверей…, древние передавали из поколения в поколение великую правду жизни, которая зовётся трюизмом. Если рыцарский лев свиреп и страшен, он и впрямь свиреп и страшен; если священный ибис стоит на одной ноге, он обречён стоять так вечно. На этом языке, устроенном наподобие огромного звериного алфавита, выведены древнейшие философские истины… Подобно тому, как ребёнок учит букву «А» на слове «аист», букву «Б» на слове «бык», букву «В» на слове «волк», человек учится… [т]ому, что мышь не может справиться со львом, зато легко выбирается из пут, из которых не вырваться льву. Тому, что лиса способна съесть больше всех из мелкой тарелки, но меньше всех – из глубокой; что те самые боги, которые запрещают вороне петь, даруют ей сыр… [Э]то алфавит человечества… Даже в самых своих примитивных историях человек всегда ощущал, что сам он – слишком таинственное существо для изображения»[260].

Итак, в