У него были молотки, гвозди и пистолет для гвоздей, кнуты, плетки и цепи, сырой имбирь и кайенский перец, зажимы с зубцами и гири с крючками для прикрепления к пирсингу гениталий. Сначала он надел мне на голову красный кляп и зажал его между зубами, так что я сидела перед зеркалом и выглядела как жареный поросенок, готовый к употреблению.

Затем он открыл этот злобный комплект и начал применять свои инструменты на моем теле в наказание за нападение на миссис Уайт.

Мои руки были привязаны от плеча до запястья грубой веревкой к спинке стула, а ноги от паха до лодыжки были привязаны к ножкам стула. На нежную кожу моего клитора была нанесена имбирная паста, вызывающая зуд и жгучий дискомфорт еще до того, как он зажал ее твердыми металлическими зубами. Затем Ноэль научил Роджера, как использовать регулируемые S-образные зажимы, чтобы зажать мои соски между металлическим кронштейном и головкой винта.

Худшей частью всего испытания было то, что мне приходилось смотреть, как меня связывают, как куклу, в красивом позолоченном зеркале, которое я когда-то любила, в комнате, которую Александр помог превратить в дом.

Слезы катились по моему лицу даже после того, как они закончили, сфотографировали меня и ушли с предупреждением, чтобы миссис Уайт приготовила меня к ужину, иначе…

Ее руки дрожали, когда она красила мои открытые губы в кроваво-красный цвет и вытирала мои слезы, как могла, нанося бронзер и румяна. Иногда ее дыхание сбивалось, когда ее взгляд останавливался на моих синяках на сосках или саднящем клиторе, но она продолжала старательно украшать мое лицо для нашего общего диктатора.

— Я знаю, ты не хочешь этого слышать, — сказала она наконец таким тихим голосом, что мне пришлось напрячься, чтобы услышать ее даже в тихой комнате, — но я хочу, нет, должна объясниться с тобой… Когда Ноэль взял меня в рабство, я была в восторге и в ужасе. Мой отец был одним из последних неудачливых арендаторов, обрабатывавших землю Девенпорта, и он был в большом долгу перед Ноэлем. Как и тебя, меня дали в качестве платы. Я жила достаточно близко, чтобы знать деревенские сплетни, поэтому я знала, что Ноэль делал со своими рабынями. Видишь ли, он прошел через столько всего, и хотя посторонних в зал не пускали, курьеры иногда могли слышать вопли, а затем и некоторые слуги, ну, они болтали, когда им не следовало этого делать. Я не была самой красивой девушкой, и я не была такой обаятельной или стильной, как, по моему мнению, хотелось бы лорду, но я была умной.

Она грустно усмехнулась про себя, закончив мне макияж, и взяла кисть, чтобы провести по моим волосам. Наши глаза встретились в зеркале, и хотя мне хотелось отвернуться, я была загипнотизирована ее уставшим взглядом.

— Я была достаточно умна, чтобы понимать, что мне нужно отдать Ноэлю больше, чем просто свое тело и подчинение, если я хочу это пережить. Помнишь, что я говорила тебе перед балом в Лондоне? Красота увядает, дорогая девочка, и мне нужно было что-то долговечное. Сейчас мне почти жаль, что я не терпела. Двадцать лет — это долгий срок, чтобы быть побежденной человеком с бесконечным творчеством… но я сделала выбор, который сделала, чтобы выжить, а затем, когда у меня родился сын, чтобы и он тоже.

Я пристально посмотрела на нее, записывая свой монолог золотыми чернилами, чтобы она могла прочитать его в моих глазах.

Она посмотрела в ответ, ее губы скривились от противоречивой смеси гордости и сомнения, прежде чем она нерешительно отстегнула кляп и осторожно вынула его из моего растянутого рта.

Я поработала челюстью, чтобы облегчить боль, прежде чем сказать:

— Ты права, мне все равно. Ты принесла в жертву женщину, которой должна была сопереживать. Были и другие способы выиграть игру, другие ходы, которые можно было сделать.

Она закусила губу, а затем раскрыла ладони вверх в благословляющем знаке.

— Это был самый прямой способ поставить мат.

— Ну, — зловеще сказала я ей, потому что ее рыболовная экспедиция из жалости не зацепила меня за рот и не намотала. Во всяком случае, это заставило меня ненавидеть ее еще больше. — Игра еще не окончена.

Я наблюдала, как она прочитала язвительность, вырезанную на моем лице, а затем как ее собственное лицо свернулось, словно плохие сливки.

— Хорошо, — прошептала она. — Если тебе нужен еще один враг, пока ты здесь, я буду одним из них. Но ты должна знать, выбор был за тобой.

— Я никогда не делала свой собственный выбор под этой крышей, и теперь мне этого не позволят, — возразила я.

Она сжала губы в ровную линию, осознав, насколько бессмысленными оказались ее попытки склонить меня на свою темную сторону, а затем, прищурив глаза, снова надела кляп вокруг моей головы.

Козима

Я нашла кухню такой же, как и ушла: от прекрасно отреставрированных стен, обшитых деревянными панелями, до старой плиты AGA и каждого кухонного слуги, которого я знала раньше. Я направилась прямо к Дугласу О'Ши.

Ножевая рана его предательства пронзила мою спину.

Возможно, было немного смешно думать, что Дуглас оставит свою должность шеф-повара в Перл-Холле после моего ухода, но нетрудно было предположить, что он ушел бы в отставку после того, как Александр открыто отрекся от своего отца.

И все же он стоял у длинного потертого деревянного стола в центре комнаты с красным яблоком в руке, кожура обвивала его веснушчатую руку, как тело змеи. Вид его ярко блестящих медных волос, рыжих, как кончик пламени, и румяной коллекции веснушек, рассыпанных по бледной коже, заставил мое сердце сжаться от ностальгии.

— Душечка, — выдохнул он со звуком, словно воздух выходил из проколотого легкого.

Он выглядел опустошенным, увидев меня. Слёзы навернулись у него на глазах, и его обычно твёрдые руки дрожали, когда он положил яблоко и оперся о столешницу.

— Вон! Все из вас, — дрожащим голосом приказал он.

Я поняла, что вся кухонная команда остановилась, пытаясь посмотреть на меня. Молодой слуга, которого я помнила, звали Джеффри, подбежал ко мне на пути к двери и удивил меня, осторожно потянув меня за руку в знак солидарности.

Этот жест заставил слезы, застрявшие у меня в горле, вылиться наружу.

Когда я снова посмотрела на Дугласа, он откровенно плакал.

— Я в кровавом смятении. Я так хотел, чтобы всё пошло определённым путём, — начал он между всхлипами. — Я хотел быть сильным ради тебя, потому что я знаю, насколько все это взбалмошно,