– Нет места неудаче?

– Нет.

– А если кто-то проиграет?

– Тогда проиграют все.

– И пепел, забвение – наша судьба?

Верховная жрица отвернулась.

– Увы, не только наша. – За ее спиной жрица ахнула.

Со всех сторон в чашах дрожала вода, и время благодушного обсуждения возможностей истекало. Вероятно, тоже.

– Расскажи мне об искуплении.

– Я мало что знаю, Сегда Травос.

Провидомин фыркнул.

– Бог, известный как Искупитель, ничего не может сказать об искуплении. – Он махнул в сторону отдаленной неподвижной фигуры, стоящей на коленях во впадине. – Она копит силу – я чую запах. Вонь десяти тысяч душ. Что за бог, которому она служит теперь? Он как Павший? Как Увечный?

– Нет, хотя тут многое переплетено. Для последователей Увечного бога добродетелью является порок. Спасение приходит со смертью – через смертные муки. Не нужно стремиться к идеалу духа, и нет вознаграждения за веру.

– А этот?

– Черный, как сам келик. Получить благословение – значит сдаться, отбросить все мысли. Личность растворяется в танце. Всем, кто принимает нектар боли, снится один сон, но это сон забвения. В каком-то смысле это вера в анти-жизнь. Однако не в смерть. Кто рассматривает жизнь как борьбу, обреченную на поражение, для того поражение и становится сутью поклонения. Он ведь Умирающий бог.

– Они славят акт смерти?

– В каком-то смысле, да, если это называть «славят». Больше похоже на рабство. Пожалуй, поклонение как саморазрушение, где любой выбор означает проигрыш.

– И как же это все может спасти смертную душу, Искупитель?

– На этот вопрос я не могу ответить. Но возможно, мы скоро узнаем.

– Ты не веришь, что я способен тебя защитить, – по крайней мере, в этом мы сходимся. Так что, когда я паду, когда проиграю, Умирающий бог обнимет меня, как и тебя. – Он покачал головой. – Я не так уж беспокоюсь о себе. Меня больше пугает то, что вечное умирание может сделать с искуплением – вот уж действительно нечестивый союз.

Искупитель просто кивнул, и Провидомину пришло в голову, что бог, возможно, ни о чем другом не думал. Будущее, запечатанное в судьбе, конец всему, что было, и ничего славного в том, что будет.

Он потер лицо, ощутив, как устал. Здесь, оторванный от тела, от реальной плоти и кости, его дух чувствовал себя истощенным и потрепанным. И все же… и все же я встану. И сделаю все, что смогу. Чтобы защитить бога, которому не поклоняюсь, от женщины, которая когда-то мечтала о его объятиях, мечтает и сейчас – и намерения ее куда смертельнее. Он бросил взгляд на нее – почти бесформенную фигуру в сгущающихся под набухшими свинцовыми тучами сумерках.

Через мгновение по его шлему, по рукам застучали капли дождя. Он посмотрел на ладонь: дождь был черный, густой, тягучий, как слизь.

С небес капал келик.

Женщина подняла голову, и словно исчезло расстояние между ними. Ее глаза горели медленно пульсирующим, ужасным огнем.

Нижние боги…

Как разбитый край беззубой челюсти, появились Гадробийские холмы, закрывая северный горизонт. Глядя на них, Каллор остановился. Конец проклятой долины, бессмысленной качающейся травы. А на северо-западе, где холмы сходят на нет, стоит город.

Его пока не видно. Но скоро…

В неописуемом храме окажется нищий, убогий престол – символ безвкусицы. Перед ним будет корчиться в почтении разбитый дурак, звавшийся когда-то Мунуг – Верховный Жрец печали, Пророк неудачи; перед таким любой король задумается. Каллор криво ухмыльнулся. Да он достоин такого поклонения, и если в конце вырвет его у Увечного бога, так тому и быть.

Храм – его владение, два десятка согбенных и изуродованных жрецов и жриц – его двор, топчущаяся снаружи толпа поклонников, у которых нет ничего, кроме злосчастья, – его подданные. Задатки великой империи.

Терпение. Ни к чему, понял он, пытаться переманить поклонников Павшего. Не нужно. Боги уже собираются, чтобы сокрушить Увечного глупца раз и навсегда. Каллор был уверен, что на сей раз они добьются успеха. Хотя нет сомнений, что у Павшего в рукаве еще припрятаны уловки; и среди них не последняя – сила самого культа, кормящегося нищетой и страданиями; а эти два состояния будут существовать, пока существуют сами люди.

Каллор зарычал.

– Да какое терпение? Верховный король вступит на свой престол. Тогда можно будет начать… переговоры.

Дипломатом Каллор не был и учиться дипломатии не желал, даже если придется столкнуться с богом лицом к лицу. Будут условия, порой неприятные, и пусть древний ублюдок подавится своим дымом. Увы.

Еще один престол. Который ему совсем не нужен.

Каллор пошел дальше. Сапоги износились. Ветер забил пылью морщины на лице, поры на носу и на лбу; глаза сузились в щелки. Мир приставуч, но он идет дальше. Как всегда было. Как всегда будет.

Еще один престол. Даруджистан.

Давным-давно, в какую-то затерянную эпоху, на этом рваном хребте, возвышающемся над плоской долиной, люди установили громадные камни, растянувшиеся покосившиеся неровной линией на тысячу шагов. Некоторые уже упали, но в остальных Самар Дэв чувствовала воинственную живую силу. Как будто камни собирались стоять на страже вечно, пусть на них уже осели пылью истлевшие кости воздвигших их людей.

Она остановилась утереть пот со лба и посмотрела, как Путник добрался до гребня и, зайдя в тень ближайшего камня, массивного фаллического менгира, прислонился к нему спиной, сложив руки на груди. Это он ее поджидает, конечно, – она явно тормозила всех, и от этого злилась. Она понимала, что ей не хватает маниакальной одержимости, а ее путникам эта одержимость придавала энергию безумцев. Безумцами они и были – она уже давно решила это для себя.

Она скучала по коню, единственному существу, к которому привязалась в этом путешествии. Обычный скакун, просто скакун, нормальный, смертный, с милыми тусклыми глазами, отзывчивый на ласку и любовь.

Она продолжила восхождение по осыпи, ступая между кустами шалфея, – от усталости не обращая внимания на сонных змей и скорпионов, на мохнатых пауков среди заскорузлых переплетенных ветвей.

Топот копыт Погрома сотряс землю и затих на верху склона над головой Самар Дэв. Нахмурясь, она подняла голову.

Взгляд Карсы был, как всегда, бесстрастен; татуировки прятали лицо. Он склонился к шее скакуна и спросил:

– Что, плохо покормили?

– Пошел ты к Худу.

– Почему бы тебе не взобраться на Погрома, ведьма?

Поскольку Карса явно не собирался двигаться с места, ей пришлось обогнуть его, взбираясь наверх, цепляясь за кусты шалфея. Наверху она остановилась, тяжело дыша, и подняла к лицу ладони, вдыхая сладкий запах шалфея. Потом взглянула вверх на тоблакая. В голову приходили разные ответы, один другого злее. Так ничего и не сказав, она вздохнула и отвернулась, ища камень, к которому можно прислониться, – только безучастно отметила, что Путник опустил голову и что-то бормочет сам себе.