Она остановилась. Она стояла и смотрела, изо всех сил сдерживая слезы, как «тилли» проехал в ворота Ти-Гуина и скрылся с глаз.

Потом она повернулась и пошла в дом.

V

По дороге в Борнмут Ллойд переночевал в Лондоне; и в тот вечер, восьмого мая, в среду, он попал на галерею посетителей в палате общин и слушал дебаты, на которых решалась судьба премьер-министра Невилла Чемберлена.

Впечатление было как на галерке в театре: сиденья тесные и твердые, и смотришь с головокружительной высоты на разворачивающееся внизу действие. Сегодня галерея была битком. Ллойд и его отчим Берни с трудом добыли билеты, лишь благодаря влиянию матери. Этель вместе с дядей Билли сидела внизу, в переполненном зале, среди членов парламента от партии лейбористов.

У Ллойда еще не было возможности спросить, кто его настоящие отец и мать: все были слишком озабочены политическим кризисом. И Ллойд и Берни хотели, чтобы Чемберлен ушел в отставку. Человек, проводивший политику соглашательства с фашизмом, как военачальник особого доверия не вызывал. И поражение в Норвегии это только подчеркнуло.

Дебаты начались прошлым вечером. Чемберлен подвергся яростным нападкам, и, как рассказывала Этель, не только партии лейбористов, но и со стороны своих. Консерватор Лео Эмери бросил ему цитату из Кромвеля: «Вы слишком долго сидите здесь для добра, что вы сделали. Я говорю – оставьте пост, и дело с концом. Ради бога, уйдите!» Это была жестокая речь, тем более от коллеги, и еще больше ранили крики «Браво, браво!», раздавшиеся с обеих сторон зала.

Мама Ллойда и другие женщины-парламентарии собрались в своей собственной комнате в Вестминстерском дворце и договорились настаивать на голосовании. Мужчины не могли их остановить и вместо этого присоединились к ним. Когда в среду это было объявлено, дебаты превратились в голосование по кандидатуре Чемберлена. Премьер-министр принял вызов и – что Ллойду представлялось слабостью – обратился к своим друзьям с просьбой поддержать его.

Сегодня нападки продолжились. Ллойду они доставляли большое удовольствие. Он ненавидел Чемберлена за его политику в Испании. Два года, с 1937-го по 1939-й, Чемберлен продолжал настаивать на «невмешательстве» Британии и Франции, в то время как Германия и Италия в огромных количествах слали в армию мятежников, и людей, и оружие, а американские ультраконсерваторы продавали Франко бензин и грузовики. И если кто из английских политиков и был виновен в массовых убийствах, которые теперь устраивал Франко, так это Невилл Чемберлен.

– Но на самом деле, – сказал Ллойду Берни во время паузы, – за поражение в Норвегии следует винить не Чемберлена. Первый лорд Адмиралтейства – Уинстон Черчилль, и твоя мать утверждает, что именно он ускорил высадку. После всего, что сделал Чемберлен – в Испании, Австрии, Чехословакии, – будет смешно, если его лишат власти из-за того, в чем на самом деле не его вина.

– Во всем вина прежде всего – премьер-министра, – сказал Ллойд. – Это и означает быть главным.

Берни невесело усмехнулся, и Ллойд понял, что он думает: для молодых людей все так просто. Но, к его чести, он этого не сказал.

В зале стоял шум, но все стихло, едва с места поднялся бывший премьер-министр Ллойд Джордж. Ллойд был назван в его честь. Семидесятисемилетний, седовласый, состарившийся государственный деятель, он говорил с авторитетом человека, победившего в Великой войне.

Он был безжалостен.

– Сейчас вопрос не в том, кто друг премьер-министру, а кто нет, – сказал он, объявляя очевидное с уничтожающим сарказмом. – Речь о гораздо большем.

И снова Ллойд почувствовал надежду, услышав хор одобрительных голосов не только со стороны оппозиции, но и от консерваторов.

– Он призывает к жертвенности, – сказал Ллойд Джордж, и от его североваллийского, в нос, акцента едкая насмешка показалась еще язвительнее. – Но невозможно сейчас сделать больший вклад в дело победы в этой войне, чем может сделать он сам, принеся в жертву ключи от своего кабинета.

Оппозиция разразилась одобрительными возгласами, и Ллойд увидел, что мама тоже кричит.

Закрывал дебаты Черчилль. Как оратор, он был равным Ллойд Джорджу, и Ллойд боялся, что его ораторское искусство может помочь Чемберлену Но весь зал был против него, его перебивали, выкрикивали насмешки, иногда так громко, что его голос тонул в шуме.

В одиннадцать часов вечера он сел – и началось голосование.

Система голосования была громоздкая. Вместо того чтобы поднимать руки или бросать листки бумаги, члены парламента должны были выходить из зала в две комнаты: те, кто «за» – в одну, те, кто «против» – в другую, где их считали. Этот процесс занимал пятнадцать – двадцать минут. Этель говорила, что это могли придумать только люди, которым нечем больше заняться. Она была уверена, что скоро эту систему сделают более современной.

Ллойд ждал как на иголках. Падение Чемберлена он воспринял бы с чувством глубокого удовлетворения, но у него не было никакой уверенности, что оно произойдет.

Чтобы отвлечься, он думал о Дейзи – это было всегда приятно. Как странно прошли его последние сутки в Ти-Гуине: сначала – записка, состоящая из одного-единственного слова «Библиотека», потом поспешный разговор, с соблазнительным приглашением в Жасминовую комнату; после целая ночь в этой комнате – где он сидел, дрожа от холода, скучая и не зная, на что решиться, ожидая женщину, которая так и не появилась. Он оставался в комнате до шести часов утра, чувствуя себя несчастным, но не желая расставаться с надеждой, – пока ему не пришло время мыться, бриться, переодеваться и собирать вещи.

Очевидно, что-то случилось или она передумала, но какими были ее намерения с самого начала? Она сказала, что хочет сообщить ему что-то. Была ли у нее какая-то сногсшибательная новость, достойная всех этих приготовлений? Или что-то столь обычное, что она забыла о ней и о самой назначенной встрече? Но чтобы ее об этом спросить, придется дождаться следующего вторника.

Он не сказал родным, что в Ти-Гуине оказалась Дейзи. Пришлось бы объяснять, в каких отношениях он с Дейзи теперь, а он не мог этого сделать, так как и сам не очень это понимал. Он влюблен в замужнюю женщину? Он не знал. А она как к нему относится? Он не знал. Скорее всего, думал Ллойд, у них с Дейзи – крепкая дружба, которой не удалось стать любовью. Почему-то ему не хотелось ни с кем это обсуждать, настолько это казалось невыносимо безысходным.

– А кто будет вместо Чемберлена, если он уйдет? – спросил он Берни.

– Предполагают, что Галифакс. – На данный момент лорд Галифакс был министром иностранных дел.

– Не может быть! – сказал Ллойд возмущенно. – Нельзя, чтобы в такое время премьер-министром был граф! К тому же он тоже соглашатель, не лучше Чемберлена.

– Согласен, – сказал Берни. – Но кто же тогда?

– Как насчет Черчилля?

– Ты знаешь, что сказал о Черчилле Стэнли Болдуин? – Болдуин, консерватор, был премьер-министром до Чемберлена. – Когда Уинстон родился, множество фей принесли к его колыбели свои дары: воображение, красноречие, трудолюбие, ловкость, – но потом подошла еще одна и сказала: «Никто не имеет права быть столь одаренным!», схватила маленького Уинстона и стала так его трясти и вертеть, что он лишился мудрости и здравого смысла.