Краев кинул окурок в пепельницу, стоящую на полу, легко встал и пошел к столику, на котором лежал фолдер и сегодняшние газеты. Правое колено работало превосходно — мягко, безболезненно, без малейшего скрипа. Чистое удовольствие! Только маленький, едва заметный шрам ниже коленной чашечки напоминал о хирургическом вмешательстве. Николай Краев расстался со своим старым и больным коленным суставом. Теперь тот лежал где-то на свалке, спрессованный автоматом в компактный брикет вместе с другим мусором. Краев купил себе новый сустав — бесшумный, титановый, с силиконовыми менисками, с нулевым трением, с пятидесятилетней гарантией. Сустав был шведского производства — российская медицинская технология давала гарантию на целых сто лет, но Шрайнер побаивался теперь товаров из Сверхдержавы. Ему казалось, что в любую российскую чепуховину, даже в коробку спичек, вмонтированы маленькие маячки, испускающие радиоволны определенной частоты. Да и к чему ему были нужны эти сто лет гарантии? Уже ни к чему…

Шрайнер хапнул газеты со стола, сделал большой глоток ледяного мартини с водкой, поставил стакан обратно и плюхнулся обратно в шезлонг.

Так-так… Что у нас там новенького? Как всегда — у всех все отвратительно, только в Сверхдержаве все в полном порядке. На первых страницах всех газет: «Пакистан нанес ядерный удар по Индии. Разрушен центр Дели. Ответный удар Индии — ядерные грибы над столицей Пакистана. По одному миллиону погибших с каждой стороны». Этого следовало ожидать… Кризис перепроизводства людей. Что для них миллион сгоревших в пламени взрывов и еще десять миллионов, которые умрут от лучевой болезни в течение пяти лет? Там, где людей слишком много, они начинают просто-напросто жрать друг друга. Как крысы. Что страшнее — людоедство или ядерная война? «Президенты Индии и Пакистана остались живы». Ну, это само собой. «Российский и американский президенты обратились к руководству воюющих стран с предложениями о посредничестве в переговорах». Это тоже легко было спрогнозировать. «Могу также поспорить, кто будет избран в качестве приоритета. Волков.

Именно он. Ставлю тридцать тысяч рублей против изношенных пляжных тапочек. Что такое сейчас американский президент? Шут гороховый…»

Что дальше? «Только в последнюю неделю российскими финансовыми компаниями были приобретены контрольные пакеты акций таких гигантов, как „Локхид“, „Фольксваген групп“ и „Майкрософт“. Сотни тысяч людей в западных странах вышли на улицы с акциями протеста». Да кто они такие, эти сотни тысяч людей? Кому интересно их мнение? Предложи сейчас двум третям из них работу в филиале российской фирмы, и через пять минут они согласятся и будут чувствовать себя безмерно счастливыми. Остальная треть не согласилась бы через пять минут. Они согласились бы через десять. Куды ж тут попрешь? Против лома нет приема…

Ага. Вот еще кое-что интересное. «Успехи российской биотехнологии не только позволили быстро и эффективно справиться с новой вспышкой вирусной эпидемии, известной как „якутская лихорадка“, но и полностью покончить с этим заболеванием. После ревакцинации всех иностранных граждан, находившихся в Российской Федерации во время эпидемии, в полном объеме восстановлены отношения с внешним миром. Сверхдержава впервые вводит безвизовый режим при условии обязательной противовирусной прививки. Российские ученые заявляют о том, что таким страшным болезням, как СПИД, гепатит, якутская и геморрагическая лихорадки, а также некоторые виды рака, осталось существовать совсем недолго».

Хватит. Слишком много информации, скрытой для Краева между строк. Слишком свежи воспоминания. «Дайте мне еще мартини с водкой. А лучше пол-литра чистой водки, запить литром чистого мартини. И ничего, что еще только десять утра. Я не хочу быть Шрайнером! Я хочу быть Краевым, метаморфом, чумником! Но сегодня я нажрусь с утра и буду просто Шрайнером, пьяным как свинья немцем. Потому что душу нельзя заменить титановым суставом — она все равно будет болеть. Ее нельзя заменить. Ее можно только утопить».

* * *

Нельзя сказать, чтобы Шрайнер ничего не предпринимал для того, чтобы поведать миру о том, что он знал. Знание, полученное в России, бурлило в нем, клокотало, требовало выхода на свободу. Требовало немедленных действий. Только ему не хотелось расплескивать это знание по мелочам, растрачивать на мелкие газетные строчки. Краев хотел действовать по-крупному. Уже через три дня после возвращения из России он был в Берлине. Сидел в приемной большого государственного начальника — Конрада Астмана. Краев много слышал о честности и неподкупности этого человека и очень надеялся на него.

Он попал к господину Астману быстро. Неожиданно быстро. Через полчаса после того, как он записался на прием, к нему подошел вежливый молодой человек в безупречном костюме.

— Господин Шрайнер? — осведомился молодой человек. Во взгляде его читался необычный интерес и даже некоторый страх. — Не угодно ли пройти к господину Астману? Он ждет вас.

Шрайнер прошел. И тут же начал выкладывать Конраду Астману и двум безымянным господам, присутствующим в кабинете, все, что он знал. Но ему не дали говорить долго.

— Мы все знаем, ГОСПОДИН КРАЕВ! — сказал Астман, глядя на него своими честными глазами — добрыми серыми глазами, которые Шрайнер столько раз видел на фотографиях газет и на экранах телевизоров. — Мы знаем, что вы натворили в Российской Федерации. И знаем, каких трудов будет стоить исправить все это. Мы могли бы объявить вас вне закона. Но мы согласились принять вас обратно — только по убедительной просьбе нашего большого русского друга. Господин Шрайнер, мы очень просим вас не подвергать больше свою жизнь опасности. Потому что это очень серьезно и опасно для вас лично. Вы даже не понимаете, насколько опасно. Вам пора стать серьезным человеком, господин Шрайнер. Здесь — не чумная зона.

Слова «чумная зона» Астман произнес с сильным немецким акцентом, но все же по-русски. И Краев увидел в его глазах покорность. Баранью покорность. Безымянные господа понимающе вздохнули и развели руками — что, мол, мы можем сделать, господин Краев? Шрайнер?

Николай повернулся, молча вышел из кабинета и хлопнул дверью. В тот же день он посетил клинику ортопеда, а еще через три дня ему сделали операцию на колене.

Краев не сломался. Просто он понял, что он не в России. Понял, что он в Германии — стране, где не существует чумных зон.

Ему не с кем было поговорить обо всем этом. Он мог разговаривать обо всем только с Лисенком. Тем Лисенком, который жил в его душе.

* * *

Фолдер, лежащий на столе, громко запиликал. Международный телефон. Герда? Господи, и здесь она достанет! Не даст напиться с утра. Нюхом чувствует! Длинным своим немецким носом.

Ну, что там? Электронная почта. Краев получал сообщения достаточно регулярно — один-два раза в неделю. И все равно его сердце каждый раз давало перебои и палец каждый раз чуть-чуть медлил, прежде чем нажать на кнопку и разрешить посланию высветиться на экране. Потому что была надежда — а вдруг это то самое, единственное в мире послание, которого он так ждал? И было тупое понимание, основанное на горьком житейском опыте, — понимание того, что послание это не то, да и не может быть тем самым. Потому что того самого не будет никогда.