— Я знаю.

Мы пожали друг другу руки с неловкой улыбкой. Дружба еще не восстановилась — но обещала, со временем.

— Доброе утро.

Я обернулся и увидел Джейн в самой парадной одежде, какая полагалась серым. Волосы ее были заплетены в косу и украшены дикими цветами. Она выглядела восхитительно, просто лучилась от радости. Рядом были ее родители, улыбавшиеся точно сумасшедшие. Я обменялся рукопожатием со Стаффордом и был представлен матери Джейн — маленькой, жизнерадостной женщине с одним ухом.

— Приятно познакомиться с вами, — сказал я.

— Прошу прощения? — откликнулась она, прикладывая согнутую лодочкой ладонь к недостающему уху, чтобы тут же рассмеяться над собственной шуткой.

— Мама, не позорь меня! — взмолилась Джейн.

— Извините, что не попросил сперва у вас руки вашей дочери, — сказал я, — но мы признались друг другу в непростых обстоятельствах.

Ударил колокол.

— Вам пора, — сказала мать Джейн, поцеловав нас обоих. — Удачи.

Мы прошли к Зал собраний. Смородини вторично ударил в колокол. Мы вошли в приемную перед Залом заседаний Совета и сели. Смородини прочел нам краткие наставления касательно протокола, затем велел расслабиться и не тревожиться. В конце своей речи он отпустил шутку, неудачную и несмешную, — но мы рассмеялись, чтобы снять напряжение. Однако глаза каждого из нас были устремлены на дверь Зала Совета. Вы входили туда юношей — и через двадцать минут выходили взрослым человеком. Более того: вам позволялось покинуть зал через выход, предназначенный для префектов: почти что честь.

6.3.01.01.225: Результаты теста Исихары являются окончательными и не могут быть пересмотрены, а сам тест не может сдаваться повторно.

Ровно в десять в зал запустили первого испытуемого — им была Виолетта, которая упругим шагом направилась к цветчику. Мы все сидели тихо под пристальным взглядом Смородини. Через двадцать минут настала очередь Дуга. Он поклонился всем нам, прежде чем исчезнуть за дверью. Спустя полчаса вызвали Джейн. Входя в зал, она поймала мой взгляд и ответила полуулыбкой. Мы взяли с собой книги, но не читали их, а большей частью просто сидели, уставившись куда-то в пространство, и менялись местами каждые двадцать минут: тот, кому предстояло зайти, неизменно сидел у самой двери.

— Эдвард Бурый?

— Да?

— Можешь войти.

Я встал и вошел в Зал Совета, аккуратно закрыв за собой дверь. В зале были двое: мой несостоявшийся тесть и цветчик, одетый в длинные одеяния, совсем бесцветные, — зато они застегивались на множество пуговиц, шедших от шеи до пят, и сверкали в широком столбе солнечного света, что спускался из люка в потолке.

— Привет, Эдди, — дружески поздоровался цветчик. — Возьми стул. Балльная книжка при тебе? Я знаю, что тебя уже проверяли, но мне надо взглянуть еще раз.

Я протянул ему книжку. Убедившись, что я тот, за кого себя выдаю, он устроился поудобнее и прочистил горло.

— Все очень просто, — объяснил он. — Тебе нужно лишь сказать, что ты видишь на картинках.

На пюпитре передо мной лежала большая книга. Де Мальва встал с правой стороны от меня, чтобы перелистывать страницы. По знаку цветчика он открыл книгу. Я увидел множество серых пятен, размером от точки до диаметра карандаша. Между них затесалось несколько цветных пятен, образовывавших картинку.

— Что ты видишь?

— Лебедя.

— А что у него в клюве?

— Ничего.

— Совершенно верно. Господин де Мальва, на страницу семь, пожалуйста.

На этой странице пятен было больше, но вместо лебедя оказалось число.

— Двадцать девять, — сказал я.

— Хорошо, — одобрил цветчик. — Страница восемнадцать.

Здесь были очертания скачущей козы, потом волнистая линия, потом ничего, потом еще одно число. После каждого ответа цветчик справлялся со своей таблицей, выставлял оценку и называл де Мальве номер очередной страницы. Так продолжалось пятнадцать минут. Затем мне показали страницу без всяких чисел и изображений — только масса разноокрашенных пятен. Я уже готов был признаться, что не вижу ничего, когда в голове моей всплыло число 16. Сознание мое не воспринимало цвета, подсознание же подсказало: «16».

— Гм! — Цветчик в первый раз хоть как-то выразил свое мнение. — Страница двести четыре.

И снова я не увидел ничего, но почувствовал, что здесь изображена лошадь.

— Лошадь.

— Совершенно верно.

Так мы прошлись еще по двадцати картинкам: где-то я воспринимал изображение, где-то нет. Но я уже понимал, что дело почти сделано. Цветчик стал вести себя непринужденнее. Наконец, после трех страниц, на которых я не увидел ничего, он выставил еще одну оценку, сделал запись в моей балльной книжке и встал.

— Добро пожаловать в Коллектив, господин Бурый, — сказал он, пожимая мне руку. — Вы многое можете сделать для него, вам предстоит выполнять свой долг. Делайте это мудро, честно и согласно правилам. И помните: разъединенные, мы все же всегда будем вместе.

Я быстро повернулся и вышел из зала на улицу, на солнце, испытывая громадное облегчение. Отец уже ждал меня, а чуть подальше, на ограде цветного сада, сидела Джейн.

— Ну? — спросил отец.

Сердце мое отчаянно билось. Я открыл книжку дрожащими руками.

— Восемьдесят шесть и семь десятых процента красного, — сообщил я. — Синего и желтого почти нет.

— Поздравляю.

— Спасибо.

Он снова обнял меня и сказал, что Джейн хочет поговорить со мной. Я пошел к ней, чувствуя на своем лице что-то вроде глупой ухмылки. Если я сам не отложу вступление в должность префекта, меня приведут к присяге, как только я по традиции постучусь в дверь Зала Совета. Мы с Джейн можем начать исполнять задуманное — может быть, даже отправиться в Смарагд на поиск фактов в университете и так далее. Но, шагая к Джейн, я понял, что она отнюдь не отвечает мне улыбкой. Даже наоборот.

— Проблемы? — спросил я, садясь рядом с ней.

— Только личного свойства. На наш великий план это не повлияет. Дело в том, что… ну, у меня оказалось двенадцать процентов желтого.

Я рассмеялся: двенадцать процентов, всего на два процента выше минимального порога! Это ничего не меняло, разве что могло служить источником для шуток, учитывая крайнюю нелюбовь Джейн к желтым.

— Ты больше не серая, а как минимум бледно-желтая. Банти уже подрядила тебя шпионить за кем-нибудь?

— Эдди, — ее серьезный вид мне совсем не нравился, — это еще не все. Я на четырнадцать процентов синяя.

Мой смех тут же оборвался.

— Еще что-нибудь есть?

— Больше ничего.