по достоинству занимал сам Моват. Известно было ему кое-что и о семейных тайнах его уважаемых друзей Уолди в связи с Дэвидом Мюрреем — пастору мало о чем не было известно, — помимо же всего прочего лишь день назад его жена зловещим шепотом сообщила ему, что застала Эдварда, единственного сына чресл его, когда тот увивался вокруг этой самой Линдсей в конторе «Хедив лайн». Мухи и горшочек с медом… да-а, воистину!

Так что преподобный Моват дал себе волю. Заметьте, был он осторожен, прежде всего двигали им хитрость и проницательность. По его разумению, он ни в чем не мог открыто и во всеуслышание упрекнуть Дэниела. Даже его нападки на Грейси, хотя и не вызывали сомнений, все же были завуалированы. Громы свои он таил в гиперболе, валы свои катил, черпая их из самого Священного Писания.

— «Ибо заповедь есть светильник… чтобы остерегать тебя от негодной женщины, от льстивого языка чужой. Не пожелай красоты ее в сердце твоем, и да не увлечет она тебя ресницами своими. Потому что из-за жены блудной — (трепет подавленного восторга охватил паству) — обнищевают до куска хлеба… Может ли кто взять себе огонь в пазуху, чтобы не прогорело платье его? Может ли кто ходить по горящим угольям, чтобы не обжечь ног своих?.. Множеством ласковых слов она увлекла его, мягкостью уст своих овладела им. Тотчас он пошел за нею, как вол идет на убой или как олень — на выстрел… Слушайте меня и внимайте словам уст моих. Дом ее — пути в преисподнюю, нисходящие во внутренние жилища смерти»[44].

Сидя среди прихожан, Грейси слушала все это. Поначалу она едва понимала, о чем речь. А потом поняла: это все ей предназначалось, каждое слово камнем швырялось ей в голову. У нее не было сил даже пошевельнуться. Было в ее неподвижности что-то пугающее, ведь в душе ее царил хаос, и такой контраст внешнего и внутреннего был почти невыносим. Она шла сюда помолиться, найти терпимость и понимание. И вот что ей устроили.

Наконец это кончилось. Со вздохами удовлетворения паства поднималась, и церковь стала пустеть. Будь у Грейси побольше мудрости, она встала бы сразу же. А так несколько мгновений ушли на то, чтобы постараться собрать разлетевшиеся силы, она забыла, что снаружи люди станут сплетничать и обмениваться мнениями по поводу пасторской проповеди. Так что, когда она выходила-таки из церкви, то вынуждена была противостоять им всем, более откровенно, более жестко, чем прежде.

Она сошла по ступеням, минуя разные группки. Шла неспешно, надеясь отыскать хотя бы одно дружеское лицо, хотя бы кого-нибудь, с кем могла бы обменяться одним-единственным словом приветствия. Но не было таких. Ни одного. Разговоры замирали, когда она проходила мимо. Головы отворачивались. Ни единая душа не шагнула ей навстречу. Из горла Грейси вырвалось судорожное рыдание. Опустив голову, она повернулась и побрела обратно в свое новое жилище.

В тот день после полудня выглянуло солнце, плавя серые облака и усиливая недвижимый покой святого дня. У себя в комнате, сидя в плетеном кресле, Грейси невидяще уставилась на блеклую панораму из печных и каминных труб, открывавшуюся перед ней.

Если бы только Фрэнк Хармон был в городе, он, по крайности, мог бы оказаться рядом, стать отвлечением, но он отправился на неделю по делам в Лондон. Когда стемнело, она по-прежнему сидела и не двинулась до той поры, пока несколько обеспокоенная миссис Глен не сочла за труд подняться по лестнице и постучать в дверь, заботливо спрашивая, что у нее болит.

— Это вообще никуда не годится. — Хозяйка вошла, лицо ее пылало, тяжелое дыхание отдавало спиртным. — Мне невыносимо видеть, как вы сидите одна. Пойдемте вниз, к моему камельку.

Грейси покачала головой:

— Я для вас была бы плохой компанией, миссис Глен.

— Ну-ну, дорогая моя, я отказа не приму. Чихать мы хотели на то, что про вас говорят. Я дам вам капельку, которая вас подбодрит.

Секунду-другую Грейси колебалась, потом встала. В конце концов, почему бы ей и не принять такое доброе гостеприимство? Немного выпивки пошло бы ей на пользу. Чего ей волноваться? Если святоши этого города отреклись от нее, значит она должна водить компанию с грешниками. Она поддалась, когда миссис Глен обняла ее за талию и повела вниз по лестнице.

Глава 4

Было время, когда в летние месяцы Дэниел наслаждался ранним утром, как никаким другим временем дня. Он поднимался в шесть часов и, прихватив чашку чая для Кейт, бесшумно шел в старых тряпичных шлепанцах по затихшему, с опущенными ставнями дому и оказывался в своем садике — ночная рубашка заправлена в брюки, старая коричневая рабочая куртка застегнута на все пуговицы — и там вкушал пропитанную росой сладость рассвета. Пока под желтым солнцем на Уинтонских холмах таяла прозрачная вуаль испарений и сквозь туман воочию проступала спокойная красота летнего пейзажа, Дэниел работал в садике. Коровы с фермы Драммерсов, только что подоенные, устремлялись в луга, нежно мыча. Громадные капли росы сверкали и сияли на цветах кальцеолярии. И Дэниел всей своей переполненной душой отзывался на свежий оттиск руки Творца на земле.

Но в это утро понедельника, спустя неделю после отъезда Грейси из дому, на душе Дэниела было тяжело. Садик его никогда не выглядел лучше. Плети сладкого гороха были гигантски высокими, великолепная линия белого, розового и лилового — четыре, пять, а то и шесть цветков на стебель с отпочкованиями, обещавшими еще большее великолепие.

И все же взгляд Дэниела был рассеян, а разум пуглив и тревожен. Цель, к которой стремил он сердце свое, ныне сделалась как никогда более насущной и незамедлительной, но, казалось, он ничуть не приблизился к ее достижению.

За минувшие недели он использовал все возможные пути, разыскивая ребенка Грейси, пытаясь получить сведения о нынешнем месте обитания этой женщины — Ланг. И все впустую. Снова и снова по какому-то наитию объезжал он соседние города и поселки только для того, чтобы все его надежды грубо разбивались в прах.

В подавленном настроении он вернулся в дом, позавтракал и отправился на работу. По сравнению с обычным временем Дэниел слегка опаздывал, городские часы пробили половину девятого, когда он миновал перекресток. Он безотчетно ускорил шаг. И тут, когда он поворачивал за угол у аптеки Хэя, его остановил почтальон, совершавший свой утренний обход, и вручил письмо. Письмо в голубом конверте походило на официальное, и Дэниел вскрыл его, чувствуя, как колкие мурашки побежали по коже.