– Не-а, – тоскливо протянул один из мужичков. – Там с понедельника уже кто-то орудовал… Кажись, все снесли. Да и кому готовить-то? До обеда народу с четверть фабрики приходит, потопчется и уходит… Это мы так сегодня… по привычке… как когда-то на смену… Дома-то чего делать?

Котята с аппетитом вылизывали асфальт. Худющие старшие кошки, видимо поймав какой-то специальный знак кота, не спеша встали и двинулись к почти законченной трапезе.

– Ага! – сам себе сказал Терентий. – Ну, мы, если чего там найдем, и вам принесем.

Он по-взрослому пожал всем троим руки и обернулся ко мне, которая, не отрываясь, вот уже минут пятнадцать гладила и гладила разнообразные по форме, но абсолютно одинаковые по цвету антрацитовые ушастые головки.

– Машка! Ты сейчас идешь с нами. А на обратном пути выберешь себе какого-нибудь в подарок. Идет?

Я кивнула.

Потом мы долго лазали по каким-то завалам, переправлялись через какие-то кучи металла и битые стекла, по пути с чахлых, кое-где разбросанных по дворам яблонь сдирая только-только начавшие наливаться небольшие кислые яблочки. Ничего вкуснее я в своей жизни не ела…

Сколько все это продолжалось, я не помню. Понятно было только, что я попала в какую-то совершенно другую, вольную и интересную жизнь, в которой одни приключения не замедляют сменять другие.

И они, собственно, и не замедлили…

– Стоп! – вдруг скомандовал Терентий и прислушался: – Откуда это?

До нас отчетливо донесся топот многих ног.

Но ответить Терентию никто не успел, ибо из-за угла очередного полуразрушенного, словно развороченного взрывом здания, заваленного, сперва показался… танкист в своей «полной боевой выкладке», за ним – второй, а потом и третий. И прежде чем мы успели что-либо сообразить, первый закричал кому-то:

– Кажись, нашли! Вот она!

И, откуда не возьмись, двор тут же заполнился военными в танковых шлемах. Все они стояли и смотрели на нас. Один из них достал такую же рацию, какая была у того фокусника с влажными глазами, и пробормотал в нее:

– Нашли. Отбой. Возвращайтесь.

Затем снял шлем, вытер потный лоб рукавом и, глядя мне прямо в глаза, сказал:

– Ты чего бабушку напугала? Тебя отпрашиваться не учили?

– Я… я…

– Она же весь Белый дом на ноги подняла, заполошная… Влетела в ворота, мы ей кричим, сюда, мол, нельзя! А она орет благим матом: ребенок у меня пропал, помогите! Пошли, гулена!

И мы пошли.

Впереди я, как арестант, под конвоем двух потных танкистов с автоматами, сзади – Аким и Терентий с кемарящим Матвеем на плечах. В том дворе, где днем сидели мужички и носились котята, теперь было совершенно пусто, только в ветвях дерева, прикрывшись листвой, по-совиному тараща свои громадные зеленые блюдца, по-прежнему лежал черный кот. На выходе из двора военные деловито размотали длинную цепь, отомкнули и с трудом отвели перекореженные ворота, створкой которых зашибли случайно одного-единственного худосочного крохотного мяуку. Аким нагнулся, зачерпнул его на ходу и сунул мне в руки:

– Твое, законное. Мы же обещали…

Шли молча, медленно, потому что вдруг стало понятно, что, наверное, они меня долго искали и очень устали – уже отчетливо вечерело. Котенок безвольной тряпочкой висел у меня в руках, и в том месте, где он прижимался своим костлявым телом к моему животу, я вдруг почувствовала, что нехорошо подсасывает под ложечкой – то ли от страха, что Бабушка меня накажет, то ли от какой-то невыносимой тоски…

Бабушка стояла у решетки сквера как мел бледная и, видимо, довольно далеко завидев нас, как-то совсем обессиленно обмякла, привалившись спиной к частоколу прутьев.

Мы неторопливо добрели до нее, и один из автоматчиков устало пробормотал:

– Она?

Бабушка молча кивнула.

– Забирайте.

Не выпуская котенка из рук, я шагнула Бабушке навстречу. Она так же молча взяла меня за руку, постояла и вдруг заплакала:

– Спасибо вам, ребята… Спасибо…

– Чем можем… – как-то неловко ответил один из них и повернулся в сторону ворот Белого дома. – Всего доброго!

Второй вдруг нагнулся, чиркнул меня шершавым пальцем по носу и, улыбнувшись, сказал:

– Кота береги, гулена!

И они оба не торопясь, вразвалочку, пошли в сторону танков, а мы с Бабушкой побрели к метро.

Котенок вдруг завозился у меня в руках и отчаянно запищал.

– Бабушка… А кота можно в метро возить?

– Что?

Бабушке явно было не до меня: мертвенная бледность по-прежнему заливала ее лицо, она то и дело останавливалась, тяжело дыша, потом полезла в сумку, достала оттуда какую-то таблетку.

Так мы с ней и ехали – молча. Кот повозился, затих, заснул, угревшись у меня на руках, и подал признаки жизни, только когда недоумевающий Бим поднес к нему свой коричневатый квадратный нос с целью выяснить, что же это за новый такой жилец в нашем доме?

Но мирно закончиться этому дню, видимо, не суждено было Богом.

В Бабушкиной комнате громко рассуждал телевизор – наверное, Зинаида Степановна смотрела очередную серию «телемыла». Бабушка молча поставила сумку, так же ни слова ни говоря, вынула котенка из моих рук и двинулась в ванную. Я по-прежнему стояла посреди коридора, не зная, что теперь надо делать.

– Одним словом, будьте свободными! Это говорю вам я, Анатолий Михайлович Кашпировский, – провозгласил на всю квартиру низкий жесткий мужской голос со странным, непривычным выговором.

Я шагнула в дверь Бабушкиной комнаты и захлебнулась криком.

На полу прямо на стуле, упавшим спинкой назад, видимо, как сидела, так теперь и лежала Зинаида Степановна. Ноги ее были неприлично задраны и странно дрыгались, руки шевелились сами собой, выписывая в воздухе какие-то фигуры, глаза были плотно закрыты, на губах блуждала блаженная улыбка.

На экране телевизора камера неспешно скользила по трибунам огромного стадиона, где тысячи людей, сидя и стоя, в таком же сомнамбулическом сне, так же, как и Зинаида Степановна, махали руками и раскачивались. На самом же футбольном поле, выстроенные в длинную линейку, тоже выводили руками перед собой причудливые вензеля разновозрастные мужчины, женщины и дети. Только вдоль этого гротескного строя шел невысокий черноголовый человек и зачем-то повелительно тыкал каждого указательным пальцем в лоб. И каждый, кого он касался, падал, как подкошенный сноп, на траву.

На мой крик в комнату вихрем ворвалась Бабушка:

– Господи, Зинаида Степановна, что с вами!

И в этот момент мужчину показали крупным планом. Те же черные волосы (только, словно Африка океан, треугольником взрезающие высокий смуглый лоб), так же, как будто собираясь бодаться, угнутая голова, те же нависшие над прямым, в упор и исподлобья взглядом остановившихся, сверлящих, немигающих, мертвых черных глаз, брови…