нам мессир Хервис; вы ведь не откажетесь по-доброму замолвить слово и попросите монсеньора Гавейна согласиться на мир, ему предложенный?

Королева одобрительно кивнула; но Гавейн молча отвернулся.

– Вот как! – говорит король, – вы не хотите принять предложения, которые вам делают столь достойные мужи?

– Достойные! – вырвалось у Гавейна.

– Несомненно, – ответил Артур.

– Признаю, – говорит Гавейн, – что им бы не помешало быть таковыми.

– Ну что ж, госпожа, – сказал король, – вижу, что только вы одна можете смягчить нашего милого племянника.

Тогда Гвиневра подошла к Гавейну и взяла его за руку.

– Сир племянник, вы знаете, что гнев часто ослепляет достойного мужа настолько, что уподобляет его людям недалеким; мы с королем просим вас отринуть все обиды; стране этой нужны во что бы то ни стало все ее защитники, а вас не так много против грозящих нам Сенов. Помиритесь же все друг с другом и не пытайтесь более разобщить и погубить себя на радость нашим истинным врагам.

Гавейн, до того молча внимавший речам королевы, вдруг рассмеялся:

– Ах! госпожа, госпожа, – промолвил он, – кто захочет у вас набраться разума, тому стоит лишь выслушать вас хорошенько. Хвала Господу, что он наградил нас обществом и советами столь доброй и мудрой дамы! Вот я весь перед вами, располагайте моим телом и душою, как вам угодно, лишь бы это не навлекло на меня позора.

– О! – отвечала королева, – невеликого ума была бы дама, способная ждать от вас хоть малейшей измены!

Вот так Гвиневра усмирила гнев монсеньора Гавейна. Хервис Ринельский, Насьен и Синадос ушли передать рыцарям Круглого Стола, чтобы те вернулись к королю и королеве. Подошли Ивейн, Сагремор и трое братьев Гавейна; им рассказали, что тут было, и убедили, что для них самое лучшее согласиться на мир.

Тогда рыцари Круглого Стола преклонили колени перед монсеньором Гавейном, подстелив под ноги полы своих плащей.

– Сир, – сказал Хервис Ринельский, – мы предлагаем вам любое возмещение, какое вам будет угодно, за причиненное нами зло.

Монсеньор Гавейн тотчас же поднял его, подав руку, а три его брата с Сагремором, Ивейном и их друзьями любезно помогли подняться остальным. Вся злоба улеглась; королева отпустила пленников, взятых во время баталии, одарив их новым платьем; наконец, согласились на том, что впредь рыцари Королевы и Круглого Стола никогда не будут биться друг против друга, разве только один на один, чтобы испытать, кто чего стоит. В ту пору рыцарей Королевы было всего девяносто; число их достигнет четырехсот, когда завершится многотрудный и полный чудес поиск Святого Грааля.

К тому времени разнеслась в королевстве Логр великая весть, что Святой Грааль, куда Иосиф Аримафейский некогда собрал кровь Господню[457], пребывает в Великой Бретани вместе со святым копьем, коим был пронзен Иисус Христос. Оставалось тайной, в каком месте укрыто драгоценное сокровище; знали только, что благая участь найти его и положить конец всем превратностям уготована лучшему рыцарю на свете. Весть эту разносили неведомые голоса. Когда сотрапезники Круглого Стола узнали, чего следует ожидать от лучшего из рыцарей, они принялись за поиски, надеясь повстречать славного избранника судьбы, а при случае блеснуть своей доблестью и честью. Стоило лишь заговорить при них о некоем бравом рыцаре, как они пускались по его следам и разыскивали его год и один день, нигде не останавливаясь более одной ночи; если они его находили, то приводили ко двору, испытывали его рыцарские достоинства и принимали в содружество Круглого Стола. Возвратясь, каждый рассказывал о своих деяниях и приключениях, с добрым ли исходом или недобрым, ничего не скрывая. Четыре писца королевы Гвиневры записывали все слово в слово; оттого-то мы знаем о них, и память о них сохранилась.

Когда, как было сказано, установилось согласие между рыцарями Королевы и Круглого Стола, король Бан дал Артуру два добрых совета. Первый – заручиться обещанием от всех баронов своего двора никогда не сражаться меж собою на турнирах, а меряться силами только с рыцарями из чужеземных стран, если те явятся испытать свои силы против рыцарей Логра. Второй совет – продлить перемирие с владетелями уделов, доныне не признающими его за сына Утер-Пендрагона. Навряд ли эти сеньоры отвергли бы такое предложение: насколько велик был ущерб, ими уже понесенный, настолько же, верно, ощутили они нужду объединить все силы против Сенов, общих врагов Артура и каждого из них.

– А потому, – добавил король Бан, – следует направить к ним высоких и полномочных послов. Если бы я не боялся вызвать неудовольствие короля Лота, я предложил бы выбрать его; ибо никто другой не сможет так умело все уладить.

– Тем более, – поддержал Артур, – что он лучше всех знает, как подступиться к любому из этих государей.

– В том выборе, к которому склоняетесь вы, я вижу опасность, – возразила тут королева, – не лучше ли послать рыцаря, чья жизнь менее драгоценна?

– Нет, госпожа, – ответил король Бан, – простому рыцарю недостает весомости, чтобы повлиять на королей, воюющих с нами; скорее они прислушаются к монсеньору Лоту, давно принятому в их кругу и в их совете; он лучше изложит, чего требует общий интерес и как им соблюсти честь своих корон.

– Раз вы так думаете, – сказал король Лот, – я охотно соглашусь, но при условии, что и четыре моих сына поедут со мною.

Условие это опечалило короля Артура; он так любил Гавейна, что не решался его отпустить. Наконец, он уступил; король Лот и четверо его сыновей приготовились уехать завтра на рассвете.

Когда же все общество разошлось отдохнуть, Гиомар, кузен королевы, остался в нижней раздевальне наедине с Морганой, сестрой Артура. Моргана в это время перематывала золотую нить, из которой собралась делать чепец для жены короля Лота, своей сестры. Девица эта знала многие науки, обладала нежным и приятным голосом и живейшим умом. Мерлин открыл ей великие тайны астрономии; к тем первым урокам она прибавила еще, так что люди в этом краю называли ее не иначе, как фея Моргана. Она была смуглолицей, стройной и гибкой, дородной в меру – не слишком худа и не слишком толста. Ее точеной головке могла бы позавидовать любая женщина; рук столь совершенной формы не видали в целом свете; плоть ее благоухала молоком; добавим, что она умела убеждать своим живым красноречием. Притом она была самая пылкая и сладострастная женщина во всей Великой Бретани. Когда ее не увлекала безрассудная страсть, она была добра, мила и ко всем благосклонна; но стоило ей кого-нибудь возненавидеть, она и слышать не желала о примирении. Этого было предостаточно и в отношениях с королевой Гвиневрой, дамой, которую