— Разве я никогда не видела мёртвых? — возразила Маргарита. — Я же в войну бывала с Александром, всюду ездила за ним. А в талой воде да битом льду, когда мы проходили по Ботническому заливу... — Она спохватилась и сухо добавила: — Мне в походных лазаретах приходилось и за ранеными солдатами ухаживать...

Она ничего не прибавила более, считая, что всё и так понятно.

— Маргарита, — растроганно сказал отец, — да ты у меня геройская девка...

Он не знал, как выразить свою гордость за дочь.

— Какая же я геройская, — горестно возразила Маргарита, — если не знаю, как взяться за дело. Бородино — это же память на века для России, а никто даже пальцем не хочет пошевелить, чтобы памятник там устроить. Мне пришлось выкупить те земли, а теперь понимаю, что одной мне такой памятник не осилить. А надобно хотя бы маленький храм, чтобы каждый год 26 августа служить там поминальную службу...

И родители, и генерал во все глаза глядели на Маргариту.

— Я дам тебе денег, — подала голос свекровь, — но не слишком-то я богата, вдова. А ты вот что сделай: напиши государю-императору, неужели на такое дело не пожертвует, да и богачи наши неужто не помогут?

Маргарита подняла голову и с благодарностью посмотрела на старуху.

Как же она не догадалась, что надо обратиться с прошением к императору, напомнить ему о том, какое поле славы в Бородине, сколько русской крови там пролито!..

Письмо вышло длинное, большое и плаксивое. Разорвала, скомкала. Больше гордости, думалось ей, больше достоинства. И не просить, а просто говорить, что память о русских воинах в запустении, что её необходимо поддерживать...

Она отправила письмо уже в конце лета, после многих поездок в Бородино и советов с отцом Иоасафом, с разными умными людьми. И принялась ждать.

Из-за границы приходили известия о европейских делах: о Венском конгрессе, где русский император блистал и очаровывал всю Европу, о внезапных Ста днях воскресшего Наполеона, о Битве народов.

Маргарита следила за всеми передвижениями императора. Он ездил в Англию, приезжал в Вену, посетил Берлин.

Ответа ей всё не было.

Маргарита продала свои старинные бриллианты, заказывала брёвна и доски, нанимала каменщиков.

За два дня плотники из соседней деревни построили для неё деревянную сторожку рядом с площадкой, на которой она возводила храм.

Денег хватало лишь на самое необходимое.

Только через три месяца получила она ответ от императора — он выделил 10 тысяч рублей на строительство часовни-храма на месте гибели русских солдат в Бородине. Она потратила уже 20 тысяч...

Прошло несколько лет, прежде чем на взгорке, на среднем редуте, вознёсся снежно-белый храм. Маргарита внесла в него свою драгоценную икону Спаса Нерукотворного и поместила её на правом клиросе[28] усыпальницы.

Лишь в двадцатом году храм наконец был построен и освящён архиепископом Московским Августином.

Маргарита смотрела на создание своих рук и думала о том, что теперь память о Бородинском сражении запечатлёна в камне, и ныне уже всяк проходящий перекрестится, глядя на него, и вспомнит о самом кровопролитном сражении в жестокой войне...

С замиранием сердца думал Константин о том, что скажет он брату и матери, какой отклик получат его слова и как сложится его дальнейшая судьба в зависимости от этих слов...

Кованые полозья большой гербовой кареты легко несли свой груз, а шестёрка вороных коней, запряжённых цугом, весело неслась по укатанной зимней дороге. Верный и неизменный Курута, толстый и обрюзглый, слегка всхрапывал в углу кареты, флигель-адъютанты осовело клёвами носами, а Константин всё думал свою тяжёлую думу.

В какие слова облечь своё заветное желание, как дать понять матери и брату, что без Иоанны теперь жизнь его не в жизнь, что без её тёмно-голубых сверкающих глаз, пышных локонов, обрамляющих свежее, нежно-белое лицо с розовыми бутонами губ, без её тонких рук с детски-мягкими пальчиками он и не представляет себе дальнейшую жизнь!

Они сразу спросят, кто такая, какова по рождению, по происхождению, пара ли ему, наследнику престола, достойна ли породниться с императорской фамилией, идти во всех торжественных процессиях впереди великих княжон, царских дочерей, рядом с самой императрицей Марией Фёдоровной, рядом с императрицей Елизаветой Алексеевной?

Что скажет им он? Конечно, нет, недостойна, конечно, дочь графа вовсе не ровня императорскому сыну.

Но какие слова найти, чтобы поняли: без неё у него не будет жизни, без неё ждёт его пустота?

Было уже однажды у него такое — как он был влюблён в Жанетту Антоновну Четвертинскую, как страдал, как изнывал сердцем, когда отказали и строго-настрого запретили даже думать о ней и мать, и брат. Неужели и теперь, когда судьба повторяет свой поворот, когда даже голосом походит Иоанна на Четвертинскую, когда её тёмно-голубые, синие, васильковые глаза так напоминают глаза Жанетты, а розовые щёки точь-в-точь как у неё, всё распадётся?

Нет, видно, не забыл он Жанетту Четвертинскую, не сможет забыть никогда, если увидел её в Иоанне и поразился сходству, тому, как может природа создать двойник той его давней любви.

Он изумился ещё больше, когда и имена их совпали до точности. Иоанна по-польски, а по-французски её звали Жанетта. И по отцу была она отчеством Антоновна. Жанетта Антоновна Четвертинская и Жанетта Антоновна Грудзинская...

Снова и снова выговаривал он её имя — Жанетта, вспоминал свою давнюю любовь, горевал, что не смог уговорить мать и брата позволить ему жениться на той, что запала в его сердце да так и осталась в нём навсегда.

«Брошусь на колени, — думал он, — умолю, упрошу...» — и всё подыскивал слова, с которыми обратится к матери и брату. Но фразы получались неловкие, неубедительные.

«Застрелюсь, если не допустят, — холодно, как о деле решённом, подумал он. — Не допущу, чтобы опять увели из-под носа, отдали замуж за какого-нибудь гонористого пана, чтобы не видеть её больше рядом, не танцевать с нею полонез, не положить руку на её гибкий стан и не почувствовать нежный запах её волос».

А с каким интересом слушала она его рассказы о войне, о боях, как расспрашивала о самых мельчайших подробностях! Никто так не слушал его!

Карету покачивало, но сон не шёл к нему, всё более и более напряжённо думал он об одном и том же.

Константин ехал на свадьбу, даже на две свадьбы сразу. Второй раз выходила замуж Екатерина, его сестра, а первый раз под венцом должна была стоять самая младшая из сестёр — Анна.

На эти две свадьбы должна была съехаться вся царская семья. Из Веймара прикатила Мария, из Варшавы ехал Константин. Вслед за этими двумя свадьбами уже близилось и время венчания предпоследнего брата — Николая. Он был в Шлезии во время заграничных походов русской армии и в Берлине увидел свою будущую жену — принцессу Прусскую Шарлотту.