Во втором акте совещания князь Горчаков прочел проект депеши к послу нашему в Вене Новикову в виде инструкции по поводу наглых заявлений графа Андраши. Малейшее замечание кого-либо из присутствующих, не исключая даже и самого государя, раздражало канцлера. Я настоял на том, чтобы не делать уступки Австрии насчет распространения ее вглубь Старой Сербии до Митровицы. Князь Горчаков, чуждающийся всяких географических данных, хотел было и тут, по своему обыкновению, отделаться вспышкою; но государь молча взял карандаш и собственноручно изменил место, о котором шла речь.

Сегодня после моего доклада опять совещание, и опять канцлер выходил из себя. Поводом к тому было желание государя, чтобы граф Игнатьев теперь же, пока еще не решен вопрос о сборе конгресса, поехал в Константинополь чрезвычайным послом, чтобы попробовать побороть влияние Лейярда. Князь Горчаков и слышать об этом не хотел; повторял несколько раз одно и то же – что не может ехать один на конгресс и вынужден будет сказаться больным. Как ни объяснял государь, что в случае созыва конгресса Игнатьев успеет приехать в Берлин, старик как будто не понимал и всё твердил свое. Мы, присутствующие, дивились терпению государя, который на сей раз сохранил спокойствие, что было нелегко. С князем Горчаковым нет возможности обсуждать дело; он не слушает, не усваивает того, что ему говорят, и привык перебивать собеседника на первых словах, не входя вовсе в существо предмета. Можно ли ожидать чего-нибудь хорошего для России от такого представителя ее интересов на конгрессе?

Из дворца я заехал к великому князю Михаилу Николаевичу. И он, и великая княгиня Ольга Федоровна [на сей раз] были со мной очень любезны…

2 апреля. Воскресенье. Ежедневно продолжаются наши совещания по делам политическим. Предложение князя Бисмарка принято обеими сторонами, но Англия заявила, что выведет свой флот из Дарданелл только в том случае, если мы отведем наши войска до Адрианополя. Подобное условие, конечно, мы принять не можем; в таком смысле и дан сегодня ответ князю Бисмарку, причем по предложению моему добавлено, что всякое наше движение из теперешних позиций поставит нас в невозможность предупредить английский флот в Босфоре, а потому необходимо придумать какие-нибудь другие гарантии взамен предположенного первоначально расчета – равенство расстояний по времени пути. В этом смысле я уже говорил и прежде, при встрече с германским послом Швейницем, который вполне понимает несообразность английского предложения и всю неравномерность обоюдных уступок.

Вчера вечером приехал князь Имеретинский с поручением от великого князя Николая Николаевича словесно объяснить государю положение дел, состояние армии и самого главнокомандующего. Князь Имеретинский умеет хорошо и дельно говорить; рассказ его произвел на государя сильное впечатление. Сегодня утром, когда мы собрались в кабинете его величества (князь Горчаков, Тотлебен, князь Имеретинский и я), государь уже совсем иначе говорил о возможности захвата Босфора. Он увидел, что дело это не только не легкое, но даже едва ли возможное при настоящих обстоятельствах. В случае же, если отойдем хотя бы на шаг назад, мы должны совсем уже отказаться от этого предположения и, впустив англичан в Черное море, едва ли будем в состоянии удержаться и за Балканами. Тотлебен справедливо заметил, что в случае малейшей нашей неудачи под стенами Константинополя (где турецкая армия быстро формируется и умножается) положение наше может сделаться критическим. А неудача весьма возможна – в виду сильных укреплений, воздвигнутых турками перед нашими глазами, при крайне трудной местности, необеспеченности сухопутных и морских сообщений, а главное – по причине расстройства армии.

Князь Имеретинский вполне подтвердил то, что уже нам было известно: в продолжение более двух месяцев спокойной стоянки за Балканами начальством армии ничего почти не сделано для восстановления материального и нравственного ее благоустройства; между тем как со стороны турок, после понесенного страшного ущерба, кипела и кипит работа для восстановления военных сил. Турки всё время морочили нашего наивного главнокомандующего, который убаюкивался как ребенок почетными и радушными приемами и льстивыми уверениями министров и в особенности Реуф-паши, прикинувшегося приверженцем союза с Россией. На деле же, как по всему видно, турки не потеряли еще надежд: лишь только решится разрыв наш с Англией, Порта, без сомнения, разорвет Сан-Стефанский договор и пойдет вместе с англичанами против нас. Как же нам помышлять о захвате Босфора!

Государь должен был идти к обедне; прервав наше совещание, он приказал нам остаться, чтобы возобновить его после обедни и завтрака, перед разводом. Князь Горчаков удалился; остались только Тотлебен, князь Имеретинский и я, присоединился еще граф Адлерберг. Государь сам высказал сомнение в возможности захвата Босфора и опасение, что армия наша за Балканами может быть поставлена в весьма трудное положение. Я воспользовался случаем, чтобы поставить вопрос: если при таком обороте дел можно опасаться, что мы будем принуждены отступить к Балканам, то не лучше ли заблаговременно и по собственному почину отвести войска, дав этому отступлению значение политической уступки, чтобы иметь право требовать и от Англии более надежных гарантий, чем одно удаление ее флота к Безику?

Государь принял эту мысль сочувственно и выразил желание, чтобы я переговорил с князем Горчаковым; но я просил избавить меня от объяснений с ним, сказав прямо, что говорить с ним спокойно о деле нет возможности. Впрочем, заметил я, заявленное мною предположение найдет себе место в ближайших совещаниях, когда будут получены ответы из Берлина и Лондона на сегодняшний наш отказ; тогда сам собою представится вопрос: что же мы можем предложить взамен высказанного Англией предположения?

Вчера и сегодня в городе нет другого разговора, как только о скандале, случившемся в пятницу по окончании судебного процесса госпожи Засулич, выстрелившей в генерала Трепова и ранившей его. К общему удивлению, суд оправдал ее, и собравшаяся на улице толпа произвела демонстрацию в честь преступницы и ее защитника. Уличный беспорядок кончился несколькими выстрелами из толпы, которая после того разбежалась, а на месте остался убитый молодой человек и раненая девушка. Сама преступница, освобожденная уже судом, скрылась. Такой странный конец дела подал повод к самым нелепым толкам. Вся публика разделилась на два лагеря: весьма многие[17], если не большинство, пришли в восторг от оправдательного решения суда; другие же скорбели о подобном направлении общественного мнения.

Всякое подобное дело возбуждает в обществе толки и протесты, с одной стороны, против нового нашего судопроизводства и в особенности против института присяжных, а с другой стороны – против произвола и самодурства административных властей.

3 апреля. Понедельник. В 11 часов утра назначено собрание Совета министров под личным председательством государя. Предметом совещания было обсуждение экстренных мер для устранения случаев, подобных делу девицы Засулич, то есть чтобы не оставались безнаказанными преступления против должностных лиц, обязанных ограждать общество от покушений политических пропагандистов. Министр юстиции прочел записку, приготовленную им по предварительному соглашению с некоторыми другими министрами [но без моего ведома]: граф Пален не нашел другого средства помочь беде, как только взвалить дела подобного рода на военные суды, хотя сам же предполагает исключить женский пол из подсудности военному суду. Я вынужден был возражать, и поддержали меня многие из присутствовавших; сам государь отверг проект министра юстиции.