И вот лето подходило к концу. В скором времени Питеру придется возвращаться в Санта-Круз, где он должен был идти на второй курс. Санта-Круз находился в шести часах езды на машине от Лос-Анджелеса, если не было больших пробок, и почти в восьми часах – на автобусе. И что они будут делать? Этот вопрос молчаливо висел между ними в воздухе, но вслух не обсуждался.

В выходные перед Днем труда[17] родители Питера вместе с его братьями уехали в Санта-Фе; Питер получил разрешение остаться дома один. Он пригласил к себе Дэвида, взволнованного тем, что он своими глазами увидит его дом, его комнату, постеры и рисунки, детские фотографии – светленького, очаровательного малыша. Они провели весь день у бассейна. Дэвид написал со спины Питера в плавках, растянувшегося в шезлонге. Кто из них сделал первый шаг? Питер выразил огорчение от мысли о скором расставании, Дэвид сел рядом с ним и положил ему руку на плечо, нагретое солнцем? Или это Питер взял его руку, накрыл ею свое лицо и поцеловал ее? Кто первым произнес: «Я люблю тебя»? Питер был девственником – это был скромный, послушный мальчик, знавший о сексе еще меньше, чем Дэвид в то время, когда жил в Брэдфорде. Дэвид лишил его невинности, но Питер ни о чем другом и не мечтал: его тело трепетало от желания. С обеих сторон акт любви был безраздельным даром себя другому, нежным, благодарным и радостным соединением.

Выходные закончились. Дэвид пообещал навещать его каждую неделю. Шесть часов пути – это пустяк, когда едешь на встречу с любимым. В Санта-Крузе он снял комнату в «Дрим-Инн» – «гостинице мечты», которая никогда еще настолько не оправдывала своего названия и которую они не покидали в течение всех выходных. Когда они не спали и не занимались любовью, Дэвид рисовал Питера: его плечи – покатые, все еще немного детские, но уже широкие и мускулистые, плечи пловца; его тонкую, почти женскую талию; его покрытый веснушками нос; невероятно чувственный рот с пухлой верхней губой; даже его зубы – прекрасные американские зубы, начищенные утром и вечером пастой «Колгейт», ровные и здоровые; пряди волос, спадающие на лоб; тонкие, почти рыжие волоски в подмышечных впадинах, куда Дэвид без конца утыкался носом; его член; его нежные и упругие белые ягодицы. Каждое новое расставание вечером воскресенья становилось душераздирающей разлукой. В Санта-Крузе Питер ничем особенным не занимался. Почему бы ему не продолжить обучение в Лос-Анджелесе? Это создавало ряд проблем административного характера, но Дэвид, друживший с одним преподавателем живописи, близко знакомым с деканом факультета искусств, взялся их уладить. Когда Питер узнал, что со второго семестра его переводят в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, он запрыгал от радости по гостиничному номеру.

Дэвид вспоминал о концепции любви с точки зрения Аристофана, вычитанной им когда-то в одном из диалогов Платона[18]. У него было впечатление, что он нашел свою половину. Их с Питером тела и души идеально подходили друг другу. Питер был умным, чувствительным, деликатным, у него было чувство юмора, и он был так красив! И он любил Дэвида – его ум, его чудачества, его акцент, который он считал утонченным, его доброжелательность, манеру рисовать и писать красками, энергию, лицо, улыбку, крепкое тело жителя сельской Англии, мускулистые плечи, руки.

Впервые Дэвид был страстно влюблен в человека, который отвечал взаимностью, и впервые он рисовал настоящую жизнь – не абстрактную идею и не предмет, описанный в книге. Он рисовал Ника в его бассейне и Питера, выходящего из бассейна Ника. Он рисовал воду. Колебание воды, ее прозрачность, блеск, стилизованно изображаемый им в виде волнистых линий, фонтан брызг, появляющийся в момент, когда кто-то ныряет, – единственный след тела, исчезнувшего с поверхности воды. Как можно изобразить что-то, что являлось чистым движением и длилось лишь короткое мгновение, как и оргазм? Он вооружился тонкими кистями и потратил пятнадцать дней полнейшей концентрации, чтобы передать все мельчайшие линии водяных брызг. Две недели он потратил на изображение того, что длилось две секунды.

На Рождество он взял Питера с собой в Лондон. Конечно, он побаивался, вспоминая о неудачном опыте прошлого года. Но Питер не имел ничего общего с Бобом. Он просто влюбился в Лондон. Ему нравилось все, что было «старомодным»; он находил безумное удовольствие в том, чтобы копаться в старинных вещах, продававшихся на Портобелло-роуд[19] – антикварном рынке неподалеку от улицы Поуис Террас в Ноттинг-Хилле, где жил Дэвид. Он познакомился с его друзьями, которые нашли его очаровательным. «Дэвид и Питер»: имя одного все чаще ассоциировалось с именем другого. Они стали парой.

Вернувшись в Лос-Анджелес и решив, что квартира Ника не слишком располагает к интимности, они переехали вдвоем на бульвар Пико[20], где Дэвид с осени снимал мастерскую. Родителям Питер сказал, что поселился вместе с другими студентами университета. Когда его отец узнал правду, Питеру пришлось выдержать все: и сцены, и крики, и слезы матери, о которых он рассказывал Дэвиду, разрываясь между смехом и сочувствием. Его родители потребовали, чтобы он прошел курс лечения у психиатра. Он уступил из уважения к ним, хотя не видел, каким образом визиты к врачу смогут сделать его «нормальным». Питер и Дэвид испытывали от долгожданной совместной жизни такое всепоглощающее счастье, что его не могли нарушить ни противостояние семьи, ни отсутствие комфорта в их жилище. Квартира была очень маленькой и находилась в старом деревянном бараке в самом центре бедного квартала Лос-Анджелеса; когда они зажигали свет, во все стороны разбегались тараканы. Но для них это был райский уголок, давший приют их любви. Питер все дни проводил в университете, а Дэвид был дома и рисовал. По вечерам они выходили: отправлялись в кино, шли перекусить в мексиканский ресторан на углу или в японский, где Дэвид украдкой подсовывал Питеру чашечку саке, ужинали у Ника или у их друзей Кристофера и Дона. Согласно закону, Питер по возрасту еще не имел права пить алкоголь, а Дэвид больше не испытывал необходимости ходить по барам. Они пили белое калифорнийское вино – единственное, что было в их холодильнике.

Как-то, листая журнал, Дэвид наткнулся на рекламу универмагов «Мэйсис», где была изображена комната, и ему понравились ее резкие очертания: она казалась скульптурой. Так родилась идея картины: композиции, вдруг возникшей у него в голове совершенно случайно и неожиданно для него самого, как внезапное видение какой-то реальности или какого-то образа. На переднем плане была кровать под покрывалом, образующим острые складки. Он решил расположить на ней Питера, лежащего вниз животом, в футболке и носках, но без трусов, – и написал его по фотографиям, уделяя особое внимание теням, которые создавал льющийся из окна свет. Сначала он назвал свое полотно «Комната, Энсино», но потом поменял название