Еда… нужно куколку накормить. Или хотя бы напоить. Но чем? Не водой же из болота? Ягоды тут тоже мертвы. Не зря куколка говорила, что остаться навеки в мире мертвых можно, если съешь что-то.

Но что здесь есть из мира людей?

И вздрогнула я, когда поняла — я здесь. Моя плоть и кровь здесь. И принадлежу я пока что миру Яви…

Кудреватая лилия, саранкой еще ее зовут, потянулась ко мне, зашевелились ее лепестки, будто бы крылья дивного мотылька. Цветок, что застоя воды не любит, — и на болоте… Вот уж диковинный мир. Заскользили вокруг тени, заплясали в хороводе диком, словно черти, анчутки проклятые, а я, не отрываясь, на куколку смотрела — все решиться не могла.

Но вот будто толкнуло меня что-то, и я поспешно к поясу прикоснулась — тканый он был, добротный, с медными пряжками, наверное, он меня и сберег в этих блужданиях, ведь сказывают, от нечистой силы хранит он, недаром в купальную ночь, за цветком охотясь да при гаданиях снимают его — ведь помощь темных сил нужна тогда человеку.

А при моей светлой ворожбе без пояса никак… На нем калита висела, в которой я хранила самое дорогое, что у меня было, — и игла, батюшкой еще сделанная, там была. Достав ее, я какое-то время с дрожью на нее глядела, но, когда шапочки саранки метнулись ко мне, целясь тычинками в лицо, вскрикнув, кольнула себя в указательный палец и бросилась к куколке.

Приложив ранку к разрезу ее рта, я придавила палец, чтобы тонкая рубиновая струйка попала в разрез тканевый. И тут же моя спутница вскочила — я от испуга едва не отпрыгнула, — схватила меня маленькими ладошками за палец и надоедливым комариком присосалась к крови. Больно не было — лишь чуть-чуть неприятно, и я стоически перенесла эти мгновения.

Вскоре куколка насытилась — личико ее выглядело жутковато, испачканное алыми росчерками, — и оторвалась от моего пальца, а я уже хотела было сорвать подорожник, что так удачно оказался перед глазами, но тут куколка вскрикнула:

— Не смей! Кровь свою не смей тут оставлять — иначе Навь тебя запомнит, вовек потом оглядываться будешь, как ночь на землю станет спускаться! За спиной мары стоять будут, и затхлый запах могильный изо рта твоего будет идти… проклята будешь мертвяками, проклята!

И так глазами завращала, что я от испуга палец в рот засунула, пытаясь слюной кровь затворить.

— Айда ужо отсюда, Бесталанная ты… — Куколка с земли поднялась, передник свой отряхнула от травинок и болото оглядела. — Нам иного пути нет, придется тут перебираться…

— А ты бывала здесь? Небось часто выводишь людей из Нави? — Я тоже поднялась, калиту завязала, поясок поправила, лапти свои оглядела — хоть бы выдержали они переход через болото.

— Ты первая будешь, — буркнула она, не оглядываясь. — Еще никого хозяйка моя не пыталась Навью проверить. Что в тебе такого особенного? Обычная девка, и силы в тебе мало… Но что-то узрела в тебе Василиса, коль приготовила такие испытания. И достойно должна ты пройти их — а я ужо помогу.

Голубика и клюква виднелись в зелени мхов, пушица и аир росли, морошка янтарными брызгами усыпала землю, но тут же и деревья огромные. Смешалось все в царстве Нави, непонятно было, где топь, а где торф поверху… Кочки, травой поросшие да ягодами, тут и там торчали, горбились, словно багники болотные, кои путников заманивают в трясину… Гнилушки светились мертвенно-синим светом, и блуждающие огоньки зависли в тумане, подмигивают, вьются дивными узорами в сумраке навьем — не один путник сгинул, отправившись за ними в надежде, что выведут. Мерцают они, то исчезают, то снова появляются. Из-за того, что на уровне руки человека огоньки эти появляются, у нас их свечками покойника называли.

Я болот не особо опасалась, хоть и пользовались они издревле славой дурной, нечистое все ж место — люди в трясине часто топнут, и смерть плохая, медленная да жуткая. Я к топям ходила ради растущих там грибов и ягод, трав лечебных, главное, приметы знать, подмечать все, уметь распознавать опасные места. Меня еще матушка учила по болоту ходить, хоть и мелкая была.

То и дело болотницы из-за рогозы выглядывали — волосы ветошью полощет на ветру, глаза огоньками проклятыми светятся, руки, словно кривые ветки сухие, тянутся ко мне, чуят живого человека навьи темные. У нас болотный дедко жил в трясине, прежде, сказывали, ему даже девушек отдавали — раз в семь годков жребий бросался среди незамужних девок. Но давно то было, в сказках только и осталось, но старухи говорили, что болотницы — это и есть те самые девчата, кои смерть не приняли, остались духами навьими бродить.

Видала я как-то царя болотного, но он быстро в тумане истаял, а так ничего особо страшного — сидел старичок-карлик с одним глазом, длинной бородой и кнутом в левой руке, дом у него под корягой, тиной да ряской опутан… Улитки да рыбья чешуя на бороде багника, водоросли бурые. Жуткий он.

И я шла по торфу, то и дело по сторонам оглядываясь — навьего багника встретить еще страшнее будет. Пни шевелились в сумраке, и болотная грязь противно чавкала под лаптями. Слышны были кряканье уток, бульканье тетерева, выпь кричала за зарослями ивняка молодого — видать, то болотник пытался обморочить, он стонал и хохотал, и огни бледно-синие все ближе и ближе мерцали.

А еще из тины пробивались побеги — словно стрелы золотые — цветов дивных, и пока добрались мы до них, распустились перламутровые лепестки и аромат манящий понесся по ветру. Тут же багульник показался, пробив болотное оконце, и ярко-розовые цветы разогнали своим колдовским светом ночь.

Знала я, что под корягами да тиной болотной мир дивный спрятан — не гляди, что грязь да няша илистая пузырится, что сам болотник страшен как черт, но в покоях его музыка чудесная звучит, угощает повелитель мари гостей своих вкусностями разными, подарками одаривает, да вот только опосля дары те в козьи кизяки али ветки сухие превращаются, да и придя в себя, понимает путник, что не было никаких светелок али теремов — в болоте сидел, комаров кормил.

Поежилась, увидев тень под кустом, что цвел пышно, — ежели в Яви такое творит багник, то что про Ту Сторону говорить? Здесь силы его в сто крат сильнее — ведь, как говорится, было бы болото, а черти будут. А еще в таких вот топях заложные покойники бродят — нет им места ни на земле, ни на небе…

Путь, на который толкнула Василиса, будущая моя наставница, казался бесконечным — хорошо хоть, проводница была рядом, тряпичная куколка Гоня в нарядном шелковом платье — подол, правда, уже запылился, пообтрепался, но, кажется, это ее не заботило.

И как меня, ту, которая еще недавно жила вдали от всяких чудес и сказок, угораздило во все это ввязаться? Собирала себе травы, людей лечила, сидела бы себе на отцовской мельнице и дальше. Нет, понесло меня в Зачарованный лес волшбе обучаться. Примет меня Василиса Премудрая иль нет — то еще вилами по воде писано, а вот по Нави проклятой уже столько брожу — конца-края не видать. Испытания, видите ли… К лешему бы это все послать, да уже не получится — не оставаться же в проклятых болотах до конца веков?

Но тут же дернулась я — не мои то мысли, ой не мои, опять тьма пытается завладеть думками!