Господи, ну почему она ничего не может сделать по-человечески? Защитить своего ребенка — и то не в состоянии, а ведь сейчас он больше всего в этом нуждается! Энн затрясло, руки внезапно ослабли, ноги стали ватными, и она тяжело опустилась прямо на асфальт. Все кончено. Все было напрасно. Все те годы, что она скрывалась, убегала, делала вид, что ее жизнь вошла в нормальную колею, — пошли насмарку. Теперь всему конец!

Энн крепче прижала к себе Стивена. Она наделала в жизни много ошибок, и вот теперь за ее грехи придется расплачиваться сыну.

За ее спиной раздались шаги. Стук каблуков Рубена по асфальту казался неестественно громким. Энн закрыла глаза, моля Бога о чуде. Исчезнуть бы сейчас, хоть сквозь землю провалиться, только бы избежать этой ужасной минуты. Однако Рубен уже навис над ними зловещей тенью.

— Потрудись, пожалуйста, объясниться, — произнес он своим хорошо поставленным голосом.

Желудок Энн болезненно сжался, зубы застучали. И тут Стивен — чистая душа — поднял темноволосую головку и внимательно вгляделся в гневное мужское лицо. Господи, те же ясные дымчато-серые глаза!

— Мамочка, а это кто?

Как только они уселись и пристегнули ремни, двигатели тут же взревели, и личный самолет сеньора де Асеведы покатил по взлетной полосе. Вскоре мерцающие огоньки Бостона остались позади, перед ними простерлась бесконечность Атлантики.

Энн пристроила Стивена у себя на коленях. Слава Богу, малыш наконец заснул, ибо бесчисленное множество невинных вопросов, которые он задавал по пути в аэропорт, окончательно ее доконало.

«Куда мы едем, мамочка? Мы будем жить в гостинице? А плавать там сейчас можно?»

Плавать! Ну и вопрос! Конечно, для Стивена это была лишь увлекательная прогулка, восхитительные каникулы посреди однообразных будней. И потом, мама — рядом, он впервые летит на самолете, ему дали попить вкусного лимонада. Что еще нужно трехлетнему ребенку?

Энн устало закрыла глаза. Как отчаянно она боролась эти три года, и, выходит, все зря. Будущее ее сына теперь зависит от сеньора де Асеведы.

С той минуты, как они сели в самолет, Рубен за два часа не произнес ни слова. Но Энн слишком хорошо его знала, чтобы не понимать: внутри у него все кипит. Глядя на его застывшее лицо с внезапно обострившимися чертами, она понимала, каких колоссальных усилий ему стоит сохранять самообладание. Он только что не дымится от сдерживаемой ярости.

Стивен беспокойно заерзал, словно протестуя против слишком крепких материнских объятий, и Энн стала тихонько качать его на коленях. Мальчик успокоился и уютно свернулся калачиком у нее на руках, прижавшись теплой щечкой к груди. Она ощущала дыхание сына. Вот он глубоко вздохнул, и сердце Энн защемило от безмерной любви к своему малышу.

И, как всегда, тут же пришли воспоминания о родителях. Испытывали ли они к своей дочери чувства, схожие с теми, что она испытывает сейчас к своему сыну — их внуку? Если да, то почему она никогда этого не чувствовала? Она помнила фанатичную преданность родителей их работе, любовь к путешествиям, увлеченность изучением индейских народностей в странах Латинской Америки. Но вот чтобы папа или мама когда-нибудь интересовались ей самой, расспрашивали о том, чего ей хочется, о чем она мечтает… Между ними никогда не было той близости, которая необходима ребенку, чтобы чувствовать себя уверенно и беззаботно.

Когда родился Стивен, Энн поклялась: ее сын никогда не будет чувствовать себя одиноким и заброшенным. Она прижалась губами к темноволосой макушке, отвела с влажного лобика мягкую прядку. Он такой красивый, ее мальчик — с волнистыми темно-каштановыми волосами, серыми глазками, точеными чертами маленького личика. И так похож на Рубена…

— Когда у него день рождения?

Естественно, Рубен уже обо всем догадался. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы заметить сходство.

Энн назвала дату. Рубен молчал. Должно быть, подсчитывает в уме, сколько месяцев прошло с момента ее бегства до рождения Стивена. Энн зачала ребенка, когда единственное, что ей было нужно, — это находиться рядом с Рубеном, лучше всего — в постели, сливаясь с ним в одно целое в порывах неутолимой страсти. Тогда она вся была одно сплошное желание, всем своим существом жаждала любви, и ночи страсти следовали одна за другой.

— Мой сын, — сухо сказал Рубен. Полуопущенные веки скрывали выражение его глаз, но губы зловеще сжались в тонкую линию.

— Да, — коротко подтвердила Энн.

Рубен поднялся с кресла и подошел к столику перед креслом, в котором сидела Энн с ребенком на руках. Взяв с серебряного подноса яблоко, он стал задумчиво его разглядывать. Энн сидела чуть дыша, не смея поднять на него глаза.

— Ты совершила страшную ошибку, — наконец произнес Рубен. В его голосе отчетливо слышались осуждение и угроза. — Что ж ты молчишь, сеньора Каррильо де Асеведа? Весь вечер возмущалась, а теперь вдруг притихла.

Энн по-прежнему не могла оторвать взгляд от яблока, которое он держал в руке. Пальцы Рубена сжимали плод с такой силой, что, казалось, вот-вот расплющат его. Энн с трудом удержалась, чтобы не зажмуриться. Вот так, наверное, он может сжать руки на ее горле. С величайшим трудом она заставила себя поднять глаза к лицу мужа.

— Мне очень жаль.

Рубен медленно поднес яблоко ко рту, надкусил и принялся сосредоточенно жевать.

— Ты сожалеешь лишь о том, что попалась.

Энн вся сжалась. Неужели это правда? Неужели только поэтому она испытывает такое жуткое чувство вины? Ей снова вспомнились родители, так любившие друг друга и свою работу и столь мало места в своих сердцах отводившие для нее. Неужели она скрывала Стивена от Рубена из чистого эгоизма? Ограждала сына от всего мира лишь потому, что ей был необходим человечек, принадлежащий только ей одной и никому больше? Нет, это было бы плохо для Стивена, а она стремилась к тому, чтобы ее сыну всегда было хорошо.

— Это не так, — неожиданно для себя твердо сказала Энн. — Я хотела лишь одного — защитить его.

— Ты считаешь, я способен обидеть собственного сына? — ледяным тоном спросил Рубен. — Хорошего же ты обо мне мнения!

Нет, она так не думала. Но Рубен слеп и доверчив, когда дело касается его родных. Он ведь полностью доверял своей сестре. И всегда будет слепо ей доверять. А она-то как раз и могла навредить Стивену. Если она строила козни против Энн, что ей стоит расправиться с ребенком?

— Твое молчание говорит само за себя, — резко заметил Рубен. В его голосе и застывших чертах лица читалось презрение.

— Я задумалась о Стивене, — тихо ответила Энн и крепче прижала к себе сына. — Вся его жизнь теперь пойдет по-другому.

— Так оно и должно быть.

— Ему будет страшно.

— Ничего с ним не случится. Ведь теперь у него есть я.

Неужели Рубен способен отнять у нее сына? Неужели он способен на такую жестокость — по отношению к ней и к ребенку? Сердце Энн пронзила острая боль, дыхание перехватило.