Но Дусманис решает иначе. Я снова вижу его жгучие тёмные глаза в зеркале заднего вида, он лениво поднимает на меня пронизывающий взгляд и одним ловким движением блокирует все пути отхода. О том, что выйти из машины у меня не получится, я догадываюсь по соответствующим щелчкам по всему периметру автомобиля. По коже пробегает мороз. Непроизвольно округляются глаза. В этом моменте столько опасности и запретной интимности, что я сажусь прямо, будто кол проглотила. Ну не будет же он меня насиловать на моей собственной свадьбе? Все это страшно и почему-то горячо, одновременно. Умираю от духоты в тесном платье, каждые пять секунд облизываю сухие губы. Его планы мне неизвестны, но я чувствую смущение по этому поводу. Я не хочу, чтобы вернувшийся из травмпункта Артур, подумал, будто мы с его отцом закрылись в машине нарочно.

— Выпустите меня сейчас же, Михаил Сафронович, — говорю тихо, но настойчиво.

Отчество свекра я узнала у мужа, решила звать его именно так, чтобы возвести между нами границу толщиной в метровую стену из бетона. Дусманис просто смотрит на меня, а я все равно пугаюсь. От приступа паники меня немного мутит, я стараюсь глубоко дышать через нос.

— Ты получишь хорошие отступные, — цедит он сквозь зубы, — когда подашь заявление в ЗАГС о расторжении брака. С Артуром я разберусь, поплачет и успокоится.

Отбрасываю прилипшие к плечам волосы назад, пить хочется. В угольно-черных глазах блестит нехороший огонь. Было бы гораздо легче, если бы его красивые мужественные черты лица вызывала во мне гораздо меньше трепета. Я где-то читала, что у тела есть память и в один прекрасный момент оно припоминает нам все, что мы ему не додали. От одного вида Михаила Дусманиса в памяти вспыхивают горячие картинки, которые по всем законом жизни не должны были запомниться. Слишком много времени прошло. Но они остались со мной, словно выжженные на подкорке.

Качаю головой, потому что до сих пор не могу поверить в то, что Дусманис прямо на свадьбе требует нашего с Артуром развода. Это просто даже не прилично, мог хотя бы медовый месяц подождать.

— Да что Вы ко мне привязались? — спрашиваю тихо, нерешительно, все же побаиваюсь его, и снова дергаю ручку пассажирской дверцы.

Но он конечно слышит. Даже не оборачивается, так и наблюдает за мной через зеркало. Сильные большие руки сжимают руль.

— Ты не любишь моего сына, — холодно констатирует Дусманис, при этом глаз с меня не сводит, будто впитывает реакцию.

— Просто выпустите и все, — горько вздыхаю, отворачиваясь к окну.

Там темно, не видно ни Барби, ни Артура с Катькой. Пусть думает, что угодно. Ну не люблю, так не люблю. Завтра он вернется к своей империи и забудет о том, как сильно ему не нравится жена сына.

— Сегодня суббота, завтра отдохнете, выспитесь, в понедельник в ЗАГСе выходной. Во вторник мой помощник подъедет к вам с утра. Возьмешь паспорт и свидетельство о браке.

Смотрю на него, долго смотрю, так и хочется сказать: «А не охренел ли ты, папочка?».

Но я конечно молчу, воспитание не позволяет. Но от такой наглости у меня даже корни волос шевелятся. Теперь я понимаю, за что его прозвали «хозяином жизни», у него же есть только его мнение и неправильное.

И с чего он взял, что я Артура не люблю? Что он вообще может знать о любви? Я по-прежнему говорю тихо, так мне проще, так я меньше теряюсь перед этим властным богом секса.

— Михаил Сафронович, давайте поговорим о любви. Вас шесть месяцев не было на горизонте, Вы даже в ЗАГСе во время регистрации не были, — отворачиваюсь, но потом снова смотрю в черные глаза. Не отвечает, только смотрит в упор, будто пялится на ураган с берега.

Я же дергаю ручку еще сильнее.

— Оторвешь, будешь покупать новую.

Игнорирую.

— Вы знаете меня пять минут и уже утверждаете…

— Я видел тебя голой.

Лицо вспыхивает алым цветом, в горле образуется такой величины ком, что я даже не пытаюсь его протолкнуть.

Пропускаю последнюю фразу, будто это не меня он попрекнул распутством. По правде говоря, тогда, четыре года назад, Дусманис был для меня кем-то вроде кумира. Я была моложе, его хотели все вокруг. С другим мужиком я бы такого себе не позволила, но в тот день, когда в стенку бара въехал «джип», а сексуальный «хозяин жизни» обратил на меня внимание, я поддалась. Звезды сошлись таким образом, что я сдернула перед ним полотенце и оголилась полностью.

Откашлявшись:

— Как Вы можете утверждать, будто я не люблю Вашего сына. Откуда такие выводы?

Смотреть ему в глаза невыносимо, как только наши взгляды встречаются, у меня сразу же возникает чувство, будто он читает мои мысли и понимает, что сексуальное влечение никуда не делось. Он усмехается, при этом глаза холодные.

— Ты позволила Артуру нести на руках другую женщину в день вашей свадьбы.

— Она палец сломала. Он хороший человек, он просто помог ей. Что мне, по-вашему, надо было устроить сцену ревности?

Еще одна ухмылка.

— Я думала, что люди за тридцать лишены предрассудков. Если Вы так переживали за честь Артура, надо было следить за его женщинами внимательнее, — совсем расхрабрившись добавляю. — Отгонять от него девочек поганой метлой.

Мы снова смотрим друг на друга в это чертово зеркало заднего вида. Время на мгновение останавливается и даже дух перехватывает. Не замечая ничего и никого вокруг, я глубоко и часто дышу. А затем мы оба вздрагиваем, когда в стекло пассажирского сидения громко тарабанят. Видимо, она дергала ручку, а мы не заметили. Снова серия щелчков и дверь открывается. В машину врываются порывы прохладного ночного воздуха.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Вы чего закрылись? — залазит на переднее сидение Барби, оборачивается, смотрит мне в лицо.

Как будто это я управляю блокировкой дверей. Ах ну да, ее мужик неземное создание с кучей миллиардов и конечно это я вынудила его закрыться. Дусманис молчит, и даже зевает, прикрыв рот и откинувшись на сидение. Не хозяйское это дело — оправдываться.

— К нам пьяные ломились, просили закурить, — бормочу сквозь сжатые зубы.

Дусманис улыбается, а я жалею, что у меня нет ничего тяжелого под рукой.