как человек, не лишенный музыкального слуха, обнаружила совсем не знакомые звуки пьесы, которую я пытаюсь сыграть с листа. И буквально сразу, без предупреждения, выложила моему мучителю: «А вчера Лёнечка играл этот вальс совсем по-другому, и так быстро его разучил, что я даже пораньше отпустила его играть в футбол во дворе».

Педагог с удивлением посмотрел на нее, потом на меня, и процедил в мою сторону: «Играй!». И я стал сразу играть, но почему-то не с листа, а то, что сочинил дома и сразу запомнил. Играл я плохо и робко. Пальцы не слушались и заплетались. Кое-как я доиграл свой опус, практически опустив бóльшую его часть из страха «криминального дела». Это — «нарушение многолетнего установленного порядка обучения детей в музыкальных школах: учить с листа до отвращения, тупо механически запомнить наизусть и сыграть это на экзамене, чтобы потом наверняка это полностью забыть. И только иногда заново возвращаться к той или иной пьесе, ковыряясь в нотах, и уже не помня ничего наизусть».

Но вернемся к нестандартной ситуации, которая произошла на уроке музыки в конце 60-х годов ХХ столетия. Сочиненный вальс был сыгран. Очень неловкая тишина. Первой ее нарушила мама, сказав: «Я же говорила, что он "Его" выучил!!». Тишина продолжалась дальше. Я стал ерзать на стуле, готовый расплакаться и убежать из класса. Но прозвучал голос бледного педагога. Вся рыжина его куда-то исчезла, и он мне показался абсолютно белым. Он спросил: «Это …о…что. о??». Я не знал, что ответить, и ляпнул: «Это вальс — "не с листа"». Более умное ничего не шло в голову. Я точно знал, что это вальс. Это три четверти, и на листе музыкальных нот, стоящих передо мной, его не существовало и в помине.

И вдруг, через гул от страха в ушах, я услышал: «Надо заниматься по программе… и учить что задают… а не придумывать какую-то ерунду… которая только мешает правильному процессу обучения детей в музыкальных школах… и чтобы я больше этого не слышал…» Но тут мне совсем стало плохо, гул в ушах продолжался. Было ощущение, что это все происходит не со мной. Такой позор!!! Я готов был исчезнуть вместе с этим вальсом, раствориться на этом стуле. Промямлив что-то вроде «я больше не буду», я встал и собрал ноты в папку, ожидая, когда встанет и мама, чтобы уйти побыстрее из этого ада вместе со мной. Но она сказала, чтобы я подождал ее за дверью. Они о чем-то еще коротко поговорили. Дверь открылась, и я опять увидел взгляд рыжего педагога, но почему-то в его взгляде была какая-то тоска и раздражение. Сейчас я понимаю, что ему не дано было услышать Свою музыку. А корявые нотки, сыгранные совершенно пустым и бездарным учеником, пробили дырочки в закрытых ставнях обыденности.

Сейчас этот вальс — основная тема моего музыкального произведения «Лев Николаевич Толстой». Это тема Наташи Ростовой, ее первого бала со светлыми мечтами и грезами, предвкушением любви юного и еще неокрепшего существа. А красота и полет мелодий этого вальса — отражение чувств, переполнявших чистую душу девочки.

Прекрасный бал Наташи Ростовой!.. А тогда мой первый бал провалился! В «свете» меня не заметили. Я думаю, что моя продолжительная неизвестность — от той глубокой отметины, которая была тогда поставлена и стала печатью долгого отчуждения моей музыки от сообщества музыкантов и критиков.

Результатами моего семилетнего обучения музыке были: неправильная пианистическая постановка руки, достаточно слабые навыки чтения музыкальных произведений с листа, непонимание мира музыки вообще…

Но почему-то меня оставили в составе нескольких учеников продолжить обучение в восьмом классе (хотя наша музыкальная школа была семилеткой). Я как представил себе, что буду профессиональным музыкантом и надо будет каждый день играть по нескольку часов, разучивать эти ненавистные пьесы! Мне это очень не понравилось, а родители были очень довольны. И все же я уговорил их забрать меня и не продолжать мое музыкальное образование. К тому же тогда появились уже «Битлз» — недосягаемые кумиры. И я полюбил музыку, но только музыку «Битлз». Но как их услышать?! Помню, на нашем приемнике «Балтика», который очень хорошо ловил все «вражьи голоса», я вечерами просиживал не один час в поисках этой музыки. И вот поймал песню, которую сразу отождествил с ними. Теперь знаю, что это была «Can't buy my love». У меня была всего одна их фотография, но я не был тогда полностью уверен, что это они…

У меня появилась гитара. Это была обыкновенная семиструнная гитара красного дерева, которую мы попросили у родственников. Играть я на ней не умел. Купил самоучитель для семиструнной гитары, хотел научиться на модной тогда эстрадной шестиструнной. Я брал аккорды на пианино и искал их на гитаре. Таким образом были найдены с десяток нужных аккордов, что позволяло подобрать аккомпанемент практически для любой песни. А тут — уже в восьмом классе — и свой эстрадный ансамбль. И я со своей гитарой, к которой успел приделать самодельный звукосниматель. Но у одного из учеников нашей школы была настоящая красно-белая электронная гитара «Иолана». Иногда он приносил ее к нам на репетицию, хотя сам не играл в ансамбле. Тогда все делали самодельные электронные гитары. А уж иметь настоящую — это вообще было чудом. Тут я впервые почувствовал вкусный мощный электронный звук и был буквально заворожен им. Любовь к музыке еще более усилилась.

Как все, стал готовиться к поступлению в институт. Выбрал физику. Тогда это было модно. В Москву родители не захотели отпускать. Московские нравы и прочее. Девчонки окрутят. Да я и сам не очень рвался к такой свободе. Без удобств и тепла. Все же Баку тогда был прекрасным добрым южным городом. Я всегда любил Солнце… И сейчас каждый солнечный день в сумрачной Москве для меня праздник.

Поступал я в педагогический институт, но педагогом быть не хотел — насмотрелся на этот адский труд своей мамы, учительницы английского языка в средней школе. С самого начала настраивался, что после института буду работать в каком-нибудь научно-исследовательском институте.

Жизнь в институте сразу же потекла по двум руслам: это сами занятия днем и репетиции в институтском ансамбле вечером. Писал какие-то песенки для ансамбля. Все это было просто, интересно и несерьезно. Правда, еще очень любил делать на фортепиано всякие обработки известных популярных тогда мелодий и шлягеров. В Баку стали приезжать разные польские группы. Мы собирали пластинки этих групп и знали многие их песни наизусть. «Червоны гитары» меня поразили сразу своей мелодичностью